день Мо Жань сварил сладкие рисовые шарики — танъюань[259.9] и бережно понес их в отапливаемую часть дома, чтобы преподнести сестре Сюнь.

Уже у дверей Мо Жань вдруг услышал доносившиеся из комнаты звуки тяжелого дыхания. Когда он толчком распахнул дверь, в нос ему ударил сильный аромат благовоний, от которого его чуть не стошнило.

В тусклом круге света он увидел омерзительно жирного торгаша со слюнями в уголках рта и широко распахнутыми полами одежды, который вдавил в кровать дрожащее тело обессиленной Сюнь Фэнжо.

Со звоном фарфоровая пиала с рисовыми шариками упала на пол и разбилась. Мо Жань бесстрашно вломился в комнату. Ему и самому до сих пор было неясно, откуда тогда в его хилом теле взялись такие силы… Похоже, что еще с детства его природный потенциал был выдающимся… Он с яростью набросился на этого похотливого купца. Хорошенько его поколотив, Мо Жань придавил эту жирную тушу к кровати и крикнул заливающейся слезами красавице, которая в панике не знала, что делать:

— Сестрица, скорее, уходи!

— Но как же ты?..

— Просто уходи быстрее! Я не могу уйти, потому что должен его задержать! Если ты не убежишь, придет хозяйка, и мы оба поплатимся за то, что тут случилось! Убегай! Беги! Я потом тебя догоню!

Сюнь Фэнжо была его благодетелем. Мо Жань хотел, чтобы она убежала далеко-далеко, в те земли, что простираются за Чжоу[259.10], и больше никогда не возвращалась в это место.

В тот день он, наконец, смог стать героем.

Задыхаясь от слез, Сюнь Фэнжо поклонилась ему и выбежала из дома, а Мо Жань убежать не успел. Услышав шум, хозяйка в сопровождении челяди ворвалась в комнату. Когда она увидела, что Мо Жань ударил уважаемого посетителя и выпустил на волю ее «лучший цветок», ее от злости чуть не вырвало кровью.

У этой женщины был сын, примерно возраста Мо Жаня, жестокий и злой ребенок, чей разум был полон дурных намерений. Когда он увидел свою мать в таком настроении, ему в голову пришла идея… При всей своей невинности никто не может быть так изощренно жесток как обиженный ребенок. Так как маленький слуга посмел расстроить его мать, этот злой ребенок предложил наказать его так же, как наказывают домашнюю скотину.

Он нашел собачью клетку и приказал запереть в ней Мо Жаня. Клетка была такой тесной, что Мо Жань не мог ни встать, ни лечь, только сидеть на корточках. Словно собаку, его кормили остатками рисовой каши, что осталась после посетителей. В таком положении он провел семь дней.

Семь дней Мо Жань был заперт в спальне Сюнь Фэнжо и вдыхал аромат благовоний из борнеола, что смешивался с вонью телесных испражнений.

В клетке, сгорбившись, на корточках. Вдыхая этот тяжелый, приторно-сладкий запах. До тошноты.

Семь дней.

С тех пор при запахе благовоний его начинало тошнить, въевшийся в кости панический ужас захлестывал его разум, и в голову лезли страшные мысли.

Глава 260. Цитадель Тяньинь. Рожденные в горниле

Собравшиеся в Зале Даньсинь заклинатели не знали, какую оценку дать услышанному. Многие из них, помрачнев лицом, низко склонили головы, предпочитая вообще не высказываться.

— Увы, несправедливость царит в мире… все беды от мести за незаслуженные обиды, — промолвил настоятель Сюаньцзин.

Тут вмешалась хозяйка Цитадели Тяньинь Му Яньли:

— За каждой обидой стоит обидчик, у каждого долга есть свой должник. Большинство событий в этом мире — предопределенные кармой звенья одной цепи, — сказав это, она тут же поспешила сменить тему разговора, — однако, думаю, Мо Жаню прекрасно известно, что перенесенные страдания не повод изливать свою злобу на мир и рассматривать чужую жизнь, как ничтожную былинку.

— Так и есть!

Старейшина Дворца Хохуан со вздохом сказал:

— Господин бессмертный Мо, в прошлом вам нанесли обиду, и это, конечно же, весьма прискорбно. Однако, возможно, судьба так жестоко играла с вами именно потому, что ваше происхождение и прошлое было облечено плохой кармой. У каждого своя судьба, поэтому нельзя только из-за того, что в прошлом вас притесняли, мстить за свои обиды людям, которые не имеют к этому никакого отношения.

— Вы действительно творили добрые дела и страдали от несправедливости, но, согласно тому, что нам известно, впоследствии вами было убито слишком много людей… — поддержала его Му Яньли. — Это разные вещи, и не нужно их смешивать. Чтобы определить справедливую меру, мы будем разбирать и считать все по отдельности.

Мо Жань промолчал, но тут Цзян Си вдруг спросил:

— Как считать?

— Что?..

— Кто сможет это правильно посчитать? Как вы предполагаете определять, что чья-то жизнь — это не жизнь? Разве есть для этого какая-то справедливая мера? — импульсивно спросил Цзян Си, тем более, что в отличие от прочих он никогда не почитал Цитадель Тяньинь как обитель богов, имеющую право вершить справедливость. — Сейчас я не говорю о снисхождении по отношению к Мо Жаню, но хочу узнать смысл этой фразы. Сегодня мы стоим здесь и говорим, что посчитаем долг Мо Жаня и выставим ему счет, чтобы он погасил его. В таком случае, как насчет тех унижений и обид, что перенес сам Мо Жань? Разве он не стал жертвой людской несправедливости?

— … — никто и подумать не мог, что Цзян Си, глава ордена, который больше всего пострадал от устроенного Мо Вэйюем всего несколько дней кровопролития, вдруг сделает шаг вперед и смело выступит в его защиту. На какое-то время все ошеломленно замерли.

— Глава Цзян, — наконец, ответила Му Яньли, — Цитадель Тяньинь всегда справедлива и беспристрастна. Из поколения в поколение мой род хранит божественную меру весов и, когда придет время, с ее помощью мы взвесим все прегрешения и заслуги молодого господина Мо, чтобы назначить ему наказание. Вам не нужно об этом беспокоиться.

— Интересно, какую связь между им и мной вы усмотрели, и с чего мне за него беспокоиться?

Цзян Си уже очень давно с недовольством смотрел в сторону Цитадели Тяньинь. В его ордене изучали медицину и, говоря простым языком, ему было прекрасно известно, что, используя правильное лекарство и магию, тело любого смертного можно вернуть в этот бренный мир или освободить от него. Именно поэтому в Гуюэе не было суеверных людей и там не отличались слепой верой в отношении любых потомков богов.

Прищурив свои прекрасные миндалевидные глаза, он холодно сказал:

— Вот только этот Цзян