гостях и увидев, как живут артисты филармонии, безоговорочно поддержала мой поступок. Романсы, подобранные Ольгой, были приятны и для слуха, и для пальцев, «выучились» после нескольких просмотров. Уже через два дня мы репетировали всю программу. «Сопрановый» голос солистки был хоть и не большим, не оперным, но глубоким, с обертонами, очень тонко выражающим игру чувств.

Мы перешли «на ты». От наших проб-репетиций Оля была в восторге и призналась:

— Мне хорошо поется с тобой. Как будто выступаем всю жизнь.

В нотах, которые я получил в первый день знакомства, обозначались «особенности» Олиной трактовки текста. Были отмечены и погрешности, которые возникли, вероятно, случайно, но стали для певицы привычкой. Я не стал возражать и «грешил» вместе с нею. Оля была благодарна, ибо певцам трудно переучивать. Только начнут исправлять — все рассыпается, путают слова, ноты… Поэтому оставил все как есть, как сложилось — ради артистической уверенности, сценического самочувствия.

Характер у певицы был замечательный. Никаких капризов, истерик. Она была вполне образована. В отличие от большинства вокалистов могла заниматься сама. После трех репетиций решили — достаточно. Попробовали программу на сцене, в костюмах, как на концерте. Оля «проверила акустику», я — рояль… И стали ожидать заседания худсовета.

… … …

«Один присоветует одно, другой — другое,

и путь открыт к успеху» 18

Й. Швейк

За день до мероприятия, как было условлено, мы встретились с Иваном на «нейтральной территории». Напротив филармонии был ресторан, существующий еще с дореволюционных времен. В нем, как рассказывали, устраивали банкеты по случаю выступлений в городе знаменитостей — Скрябина, Рахманинова, Шаляпина. Поэтому в филармонии сложилась традиция: перед важными концертами — для удачи — посещать сие заведение.

Получив аванс, захотел заблаговременно «заказать столик», но мне сказали: «днем — все свободно». Зашел за Иваном, а он для меня был «свободен всегда!». Пересекли улицу, поднялись на третий этаж. Действительно, в зале никого не было. «Ну и славно, — подумалось, — поговорим без свидетелей».

Сели, выпили по чуть-чуть за встречу. Я тут же налил еще, взял стаканчик и хотел произнести тост, но Ваня остановил и без предисловий начал рассказ-наставление:

— Тебе не надо беспокоиться. Все уже решено. Мероприятие носит чисто формальный характер. Но форму соблюсти нужно, — Иван обозначил значимость сказанного жестом и продолжил. — Будут присутствовать директор, худрук, представитель отдела культуры. Должны быть и руководители наших концертных коллективов, но «цыгане» на гастролях, поэтому явятся только руководитель казачьего хора и «танцор». Директор будет вести мероприятие и произнесет заключительное слово. Худрук одобрит и сделает несколько пожеланий по поводу сценического воплощения шедевров русской музыки. Представитель отдела культуры выступит с пожеланиями новых творческих достижений и отметит важность эстетического воспитания трудящихся и патриотическую направленность программы. Не волнуйся. У Ольги Васильевны в администрации «все схвачено», а наше начальство зависит от местной власти, ведь филармония учреждение бюджетное, дотационное. А вот казачий руководитель, — Иван сделал театральную паузу, — это особый случай. Расскажу. Но прежде выпить необходимо!

Нужно признать, что слова друга меня не слишком расстроили, но ощущение счастья, в котором я пребывал последние дни, улетучилось. Ваня поднял стаканчик, подбодряюще подмигнул, и мы выпил. Водка не улучшила настроение — согрелась в ладони и приобрела неприятный запах. Иван, не обращая на это внимание, продолжил:

— Казак входит в качестве члена в руководящие органы нашей партийной власти. За глаза его зовут «Сексот». Кличку эту заслужил в детстве. Он рос в станице. Записался в самодеятельность. Научился играть на гармошке. Стал петь казачьи песни. Пели славно, но сопровождение хромало: инструменты старые, да и тех явно не хватало, чтобы достойно сопровождать ребячий ор. Дело было перед войной. Жили скромно. Но верили в товарища Сталина. У будущего «Сексота» была особая вера, подкрепляемая сходным происхождением: отец — сапожник и пьяница.

— Казак-сапожник? — изумляюсь.

— Не удивляйся, у нас в филармонии и «маршал-повар» имеется, — с улыбкой успокоил Иван. — Слушай дальше. Наш «пионер-герой» не нашел ничего лучшего, чем написать письмо-жалобу «лучшему другу советских пионеров» — Сталину. Дескать, он хочет заниматься искусством, а хорошего баяна в клубе «нема». На беду, мимо станицы проходила железная дорога, была станция. В то время письма-жалобы Сталину по почте не доходили. Местные власти такого не могли допустить — отслеживали, перехватывали, принимали меры, соответствующие реалиям времени, как говорили — «вплоть до расстрела». Поэтому, дабы облегчить высшему руководству общение с трудящимися, на поездах устанавливали специальные ящики, которые прямо доставляли письма в Москву, Сталину. Наш пострел обманул станционного милиционера, изловчился и опустил донос в вагонный ящик. Письмо дошло. Приехала комиссия, разобрались: забрали кого надо, посадили куда нужно. О том, появились ли новые инструменты в колхозной «самоделке», история умалчивает.

Ваня налил нам еще водочки, поднял стаканчик — «за твой завтрашний успех». Выпили. «Прохладная водка лучше», — отметил я про себя, но не успел озвучить впечатление. Иван, не отвлекаясь на закуску, завершил повествование о карьере руководителя хора:

— «Стукач» получил музыкальное образование после войны. Паскудные свои привычки не оставил, поэтому быстро продвигался по комсомольской линии, стал молодым коммунистом и, наконец, сделал партийную карьеру: теперь он «член обкома». Благодаря партийной поддержке оттеснил конкурентов и возглавил казачий хор, соответствующим образом обеспечивая его материальной поддержкой.

Принесли «горячее»: мясо с овощным соусом в горшочках.

— «Наше фирменное казачье блюдо, как вы просили», — сказала официантка.

Иван выпил еще стаканчик, закусил «фирменным казачьим блюдом» и резонно заметил:

— После водочки даже казачья еда из нашего ресторана идет как шедевр кулинарного искусства.

Я попробовал, но мне эта «бурда в горшочке» шедевром не показалась, даже после водки. Для приличия, дабы не обижать друга, продолжил трапезу, хотя очень хотелось вернуться к холодной закуске, ибо селедочка с лучком была восхитительна.

Ванин горшок быстро опустел, и он с энтузиазмом вернулся к рассказу о казачьем руководителе:

— Вообще-то «Сексот» человек не плохой. Любит казачью культуру — как способен, как умеет. Конечно, в силу профессионального убожества больше ей вредит, но «интерес поддерживает». Правда, зануда. Читает Библию, но далеко не продвинулся. Пока твердо усвоил: «в начале было Слово»! Поэтому многословен на репетициях безудержно. Говорить не умеет, но говорить любит. Всех достал своим «гениальным открытием» — «у песни есть душа, ее нужно открыть,