— Работа не по мне.

Другой стал специалистом важного режимного отдела. Он до сих пор «коптил в администрации потолок», потихоньку говоря доверенным людям:

— Если начнут сгущаться тучи, я катапультируюсь. Диплом у меня купленный. Вдруг до кого дойдет?

Отсутствие высшего образования у мэра тоже было серьезной проблемой, и Яков дал Грекову поручение:

— Ситуацию необходимо отрихтовать!

Именно отрихтовать, потому что Яков Иванович по прежней работе знал, что рихтовка снимает внутренние напряжения, возникающие при деформации кузова. А то, что «есть проблемы с самим кузовом» и оттого выполнение его поручения теряет всякий смысл, он не понимал.

Греков очень нервничал.

— Самому за него вуз кончать, что ли? Если диплом будет купленный, журналисты прознают, и тогда Якову не поздоровится.

Идея пришла неожиданно — выправить удостоверение об окончании любых курсов повышения какой-нибудь квалификации. Предложение мэр одобрил: «Все лучше, чем ничего».

Для того чтобы газета правильно освещала деятельность власти, ее директором назначили Глеба Пахнутого, кандидатуру которого в споре с мэром Грекову даже пришлось отстаивать.

— Яков Иванович, нет у нас других кандидатур, — гудел начальник пресс-службы.

— Он еще тот фрукт — и нашим и вашим! Если придется, и меня сдаст. Вспомни, нужно ему было, прибился к коммунистам, затем ушел в яблочники, затем в Открытую Россию. Нет у Глеба ни стержня, ни порядочности.

— Какая порядочность, Яков Иванович! Глеб свой, да и нет у нас других вариантов.

Впрочем, таких помощников, как Греков, которые могли договориться с журналистами, у Якова тоже не было. Газету ранее, до мэрства своего, он вообще воспринимал как одноразовую листовку, где можно прочесть хороший анекдот.

Яков и газет тогда не читал и не мог даже подумать, что с подачи прессы творятся дела не только городов маленьких, но и события и отставки мирового масштаба. Здесь его просветил Семен Палыч. Он рассказал однажды про Уотергейтское дело, которое попыталось замять само правительство США и которое привело к отставке «ихнего» президента. Все американские газеты соревновались между собой в праве публикации более тысячи страниц расшифрованных записей телефонных разговоров президента, которые устраняли последние сомнения в его причастности к скандалу с прослушивающими устройствами. Про видеозапись в бане с тогдашним главой Министерства юстиции, что показали все ведущие российские каналы, Яков знал, сам по телевизору смотрел и удивлялся:

— До чего распустились политики.

Ударникову тогда еще было невдомек, что целая индустрия работает на имидж и репутацию политика. Изображение мира политики всегда сравнивают с тем, как рисует портрет художник. То, что изображает творец, — это не точная фотография, это концепция характера, какое-то определенное, творческое видение предмета. Так и политический пиар подразумевает умение отличать важную информацию от второстепенной, возможность подавать важную информацию в своей интерпретации или умалчивать ее, а значит, иметь двойную власть.

Власть терять, отдавать никак нельзя, Яков это усвоил, но происшествие на сессии выбило его из колеи. И основания для этого были. Мэр не раз собирал совещания по проклятому отзыву и даже обсуждал варианты устранения Пестерева, Рогалина и Сидоренко, этой активной депутатской троицы. Но только обсуждал, искал варианты, как заткнуть им рот.

Но ведь обсуждения и намерения к делу не пришьешь, не давал он прямых указаний никого травить, а то, что хорошо бы это сделать — устранить политических противников, — это он говорил, и не раз, отчего и напугался визита рыжей следовательницы. Ему казалось, что она видит его насквозь, видит, что он врет про Пестерева, тот мешал ему, и очень сильно, — хотел отобрать самое главное завоевание в жизни Ударникова: власть. Хорошо, что подоспел дядя и выручил его, а то еще немного, и он бы закричал ей в лицо:

— Да замечательно, что Пестерева отравили, просто замечательно! Я об этом и мечтать не мог!!!

Она бы обязательно зачислила его в список подозреваемых, а это означало бы конец его политической карьеры. Что значит жизнь Пестерева по сравнению с тем, что он, Яков, может потерять!

Кто-то там, наверху, словно услышал его и выполнил самое заветное желание. Но эта рыжая умна, он понял сразу, она не отреагировала на дядины горячие взгляды, только слегка поежилась, а тот, старый дамский угодник, очень надеялся, что она «поплывет». Не тут-то было! Но ведь она может расспросить и тех, кто бывал на закрытых совещаниях и с кем он был откровенен. Тогда у него могут появиться серьезные проблемы.

Руководить газетой поручили Глебу Пахнутому. Глеб вырос в неблагополучной семье, с пьющим и дерущимся отцом. Сколько он себя помнил, отец всегда был навеселе, но это не означало, что в настроении. Он все время говорил мерзости матери, толкал попавшего под руку сына, был всем недоволен и часто пускал в ход кулаки. Маленький Глеб вместе с мамой убегал ночевать к соседям по бараку, утром отец их находил, плакал, просил прощения, мама тоже плакала, и они возвращались домой. Два дня после этого царил праздник: папа был трезв, мама все время смеялась, надевала красивое платье, замазывала синяки. Мама жарила картошку на сливочном масле, картошка шипела и подпрыгивала на раскаленной чугунной сковородке, приобретая хрустящую золотистую корочку. Мама раскладывала картошку в красивые голубые тарелки, потом они все вместе пили чай с малиновым вареньем и мечтали о том, как летом поедут к маминой сестре тете Лизе на дачу под Ленинград. Папа в эти дни был немногословен, заметно нервничал, а мама часто гладила его по плечу, приговаривая:

— Как сегодня хорошо!

Но два дня счастья пролетали так быстро, что казались крошечным мгновением, а потом все повторялось снова и снова: пьяное лицо отца и их бегство из дома. Однажды мама не смогла вырваться, только успела вытолкнуть в дверь Глеба и крикнуть:

— Беги к тете Гале!

— Мама, а ты?

— Беги к тете Гале, я скоро! — повторила она громко и захлопнула дверь, за которой раздавались пьяные крики и угрозы.

Мама так и не пришла ночевать к тете Гале, Глеб прождал ее очень долго, потом забылся в тяжелом сне и утром почувствовал неладное — мама никогда не оставляла его ночью. Тетя Галя, пряча глаза, сказала, что мамы больше нет, она умерла, и добавила:

— Все равно узнаешь. Подлец, он убил ее топором. Нет больше у тебя мамы.

Глеб плохо помнил похороны, да и тетка, лежавшая в красном гробу, совсем не была похожа на его красивую, смеющуюся маму. Отца судили и надолго посадили, а мир Глеба раскололся на две части — до и после маминой смерти. Ему казалось, что, если бы он не убежал в тот вечер, мама осталась бы жива. Напряжение юношеского организма было таким сильным, что он напоминал себе взведенный автомат, еще немного, и предохранитель будет снят. Он не знал и не понимал, как жить дальше, без мамы, с убийцей-отцом.