– Мало ли кого я знаю…

– Черт, не помню его настоящего имени. Слишком сложно…У него еще шрам на щеке.

– Шрам на щеке? – Нигер смягчается, вынимаетсигару изо рта и сует ее в карман рубахи. – Тома?

Я попал. Попал в яблочко, вдохновленный запахом, хотя ничеготруднопроизносимого в имени Тома нет. Думать об этом мне не хочется, главное –я попал!

– Именно. Тома. Именно.

– Это меняет дело, дружок, – зубы нигераобнажаются в дружелюбной улыбке. – Вот только я сейчас пустой. Уж извини.

– Жаль, – выдавливаю из себя я.

Мне действительно жаль: на нет и суда нет, и через паруминут приятель Тома отчалит, унося с собой магический запах.

– Дело поправимое, дружок, – зубы щелкают уже усамого моего уха. – Если уж так тебе надо… Так приспичило… Приходи сегоднявечером…

Он упоминает улицу, название которой ни о чем не говоритмне. И заведение, название которого говорит еще меньше.

– И кого спросить? – Моя улыбка еще дружелюбнее,чем у нигера. И еще нетерпеливей.

– И спрашивать не придется. Так что часам к девятиподваливай.

Бадди Гай исчезает в людском водовороте со свойственнойтолько неграм расслабленной грацией, и некоторое время я так же расслабленнонаблюдаю за всплывающим то тут, то там пятном гавайской рубахи. Запах держитсядольше – он осел у меня на волосах, щекочет ноздри и холодит шрам на затылке.Для того чтобы разложить его на компоненты, мне нужно чуть больше времени, чутьбольше вдохновения и чуть больше сосредоточенности, ведь голова моя по-прежнемузабита Анук. Я все еще не теряю надежды найти ее.

Анук находится на станции «Gare du Nord» – именно там я вижуплакат с задравшимся краем, он извещает об открытии выставки прикладногоискусства династии Нин. Выставка, если верить датам, благополучно почила еще впрошлом декабре, но это не имеет никакого значения. На плакате изображен тотсамый восьмигранник с иероглифами, который я всего лишь полчаса назад подобрална остановке. Обнадеженный этим, я сажусь в состав, идущий к центру: я умеюискать Анук, я вовсе не забыл, как это делается. Никаких лишних телодвижений,случится то, что должно случиться, – такова тактика самой Анук, ее я идолжен придерживаться. Ее я и придерживаюсь.

И в самом скором времени пожинаю плоды.

Точно такой же плакат, правда, находящийся в более плачевномсостоянии, обнаруживается, когда я выпадаю из вагона в Сорбонне. Не очень-то ялюблю этот район, да и что здесь делать Анук, которая и в школе-то неучилась?..

Ответ я нахожу в маленьком букинистическом, которыминапичканы улочки, прилегающие к Сорбонне. Ничего особенного в этом магазинчикенет, вот только небольшая афишка на доске объявлений… Это всего лишь переченькинофильмов, идущих в этой декаде во Французской Синематеке. Третьим в перечнезначится фильм «Диллинджер мертв». Несколько минут я, как зачарованный, пялюсьв название.

«Диллинджер мертв» – «Dillinger E'Morto», а фильм-то,оказывается, снят итальяшкой! Марко Феррери, я и понятия о нем не имел. Годвыпуска и вовсе повергает меня в уныние: замшелый 1968!..

Получив скудную информацию о кассете, оставленной Анук, яготов покинуть магазинчик… Черта с два, ни хрена я не готов! Моментальновозбудившийся шрам на затылке нашептывает мне, что это и есть конечная точкапути. По крайней мере, на сегодняшний день.

Плохо соображая, я обшариваю глазами полки, забитые Сартром,Миллером и Гертрудой Стайн; ничего, что могло бы тронуть сердце Анук и моесобственное сердце. Разве что продавщица, будь она моложе лет на тридцать пять…Такая вполне могла бы увлечь трех парней из десятка. Сильно сдавшая богинькапоздних шестидесятых, одна из поколения йе-йе – наверняка крутила жопой усмехотворных баррикад шестьдесят восьмого. Наверняка на ней и сейчас юбкасолнце-клеш, замаскированная прилавком, наверняка. И узкие солнцезащитные очкив потертой сумочке. А шиньон «Бабетта» хорошо просматривается и так.

– Вы что-то ищете, молодой человек? – интимнымголосом спрашивает у меня Бабетта. Наверняка тем же голосом она предлагаласделать минет кому-нибудь из заигравшихся в Че Гевару студентиков, наверняка.

– Ничего особенного… – договорить я не успеваю,

Под рукой у Бабетты покоится книга. Ее обложку я уже видел –вчера вечером, на плакате Ронни Бэрда, в собственной прихожей. Тот же пурпурныйфон, украшенный то ли ирисами, то ли водяными лилиями; то же изъеденноержавчиной и стянутое железными обручами лицо. И те же буквы: две первые – «А» и«R»; одна в середине – «О». И предпоследняя – «D».

– Раритет? – вкрадчиво нашептываю я Бабетте,улыбаясь самой лучезарной улыбкой, на которую только способен.

– Еще бы, – утвердительно кивает головой отставнаяинтеллектуалка. Я явно в ее вкусе, хотя на мне и нет солнцезащитных очков.

– Вы позволите взглянуть?

– Ну… если осторожно…

Через секунду книга оказывается в моих руках. Формат чутьбольше обычного книжного, да и весит она прилично. Похоже, это действительнораритет. Во всяком случае, он восходит к тем временам, когда книги,предоставленные сами себе, были абсолютно самодостаточными. Надменная вещица,ничего не скажешь. И чем-то неуловимо похожая на Анук. Дрожа от нетерпения, япереворачиваю обложку и упираюсь взглядом в готический шрифт на титульнойстранице. Теперь он просматривается полностью.

«ARS MORIENDI».

Черт возьми, «Ars Moriendi»! Черт возьми… Запоздалый приветот лирохвостов и чая из жестянки. Буквы плывут у меня перед глазами,покачиваются и переливаются всеми цветами радуги – как тогда, в детстве. Нехватает только запаха. Тисненая готика не пахнет ничем, кроме пыли и ветоши. Ивсе же, все же…

Я все же настиг тебя, «Ars Moriendi»! Плевать на то, что этоне одно слово (как я думал всю жизнь), а два. Плевать на то, что отсутствуетзапах, так поразивший меня когда-то. Плевать даже на то, что – если бы не Анук– я никогда бы не узнал о существовании этой книги. Ведь именно Анукперебросила мне мостик из прошлого в будущее: Анук, путающая добро и зло, какпутают право и лево.

Кстати, на крепость моста мне тоже наплевать.

Я знаю лишь одно – с появлением «Ars Moriendi» жизнь мояизменится, она уже никогда не будет прежней. Может быть, она обретет совсемновый смысл. Может быть, Анук не так уж неправа.

– Продается?– севшим голосом спрашиваю я у Бабетты.

Ну конечно, продается. Иначе лежать бы раритету не вскромном букинистическом, а в отделе редких рукописей той же Сорбонны. Вопроссостоит совсем в другом: сколько вытянет книга. Если ее цена сопоставима сценой подержанного «Пежо» – можно считать, что «Ars Moriendi» уже у меня вкармане. А если речь идет о новеньком «Порше»? Подобная перспектива пугаетменя, но лишь на мгновение. В конце концов, имеет смысл напрячь Мари-Кристин,мы все-таки любовники, «…