пусть он ему прикажет, он же секретарь, так ведь? Может, Моснар его послушает.

Милан не был уверен в этом. А может, Моснар и послушается Эрнеста. Танечка, к примеру, прислушивается к каждому его слову. Пишет, а сама то и дело спрашивает: «Так будет хорошо, товарищ Гривка?» Эрнест скажет: «Хорошо», и Таня довольна. «Приходи, сделай, напиши!» — велит ей Эрнест, и она слушается.

— Ну что ж, сходи к Эрнесту, — гордо говорит Милан. — Наш Эрнест — это тебе не кто-нибудь… Его все слушаются.

Сила кивнул и закурил еще одну сигарету. Милан заерзал на ветке, ему хотелось закурить, но у него даже «бычка» не было, а Сила, жмот, не догадается предложить.

На станции залились звонки семафора: это приближался поезд из Превидзы.

— Цифровы сейчас поедут, — пробормотал Сила.

Милан покосился на него: догадывается, не догадывается? Сила сидел с каменным лицом. Сидел, покуривал, выпуская облачка дыма.

— Дай затянуться! — хрипло сказал Милан и вытянул за одну затяжку чуть ли не полсигареты.

— Сейчас поедут? — спросил он нарочито безразлично и прищурил глаза.

— Угу. А Марьяна плакала.

Поезд пришел на станцию и с лязгом остановился. Слышно было, как пыхтел паровоз, потом раздался свисток и кто-то крикнул: «Поезд отправляется!» — так громко, что даже здесь было слышно.

Поезд отправляется… Сейчас он прогрохочет мимо, сквозь белые кроны цветущих слив замелькают окна вагонов, а за одним из них, неизвестно за каким, будет Марьяна.

«Поезд отправляется!» — крикнул кто-то, наверное дежурный по станции, паровоз запыхтел, выпустил белый пар, поезд тронулся. От сигареты скребет в горле. Какая гадость эти сигареты, ни за что больше не возьму в рот эту пакость!

Мелькают окна вагонов, лязгают колеса, попыхивает паровоз. Уезжает Марьяна, девочка с голубой лентой в косе. Она плакала, когда шла на станцию, а теперь едет куда-то очень далеко, и не будет поезда, который бы привез ее назад.

— Шел бы ты лучше к Эрнесту, — угрюмо сказал Милан. — Расселся тут, а он тем временем уйдет к Янчовичу или в район уедет. Думаешь, он только тебя и ждет?

* * *

У Эрнеста сидела учительница, и это так ошарашило Силу, что он с трудом, запинаясь, объяснил, зачем пришел.

Эрнест задумался, внимательно посмотрел на Силу.

— Ладно, Сила, с Моснаром я поговорю, а что потом, после жатвы?

— Не знаю, — вздохнул Сила. — Может, меня кто в батраки возьмет.

Таня так и подскочила.

— В батраки? Почему в батраки? Что это тебе взбрело в голову? — закричала она, глядя то на Эрнеста, то на Силу и возмущенно качая головой. — Ты должен учиться! Верфь в Комарно примет от нас двух учеников, я хотела послать тебя и Ондру Шраматого, а ты — в батраки… Ты что, учиться не хочешь?

Сила пожал плечами. Конечно, он хотел бы учиться, но это ведь не для каждого. Он ждет не дождется окончания школы, чтобы начать зарабатывать.

— В батраки? И тебе это нравится? — негодовала Танечка, она никак не могла понять Силу.

А Эрнест его понимал.

— Вот тебе проблема, — сказал он учительнице. — Вот, милая девушка, проблема для тебя, и будь любезна решить ее.

Он еще раз пообещал Силе поговорить с Моснаром, а заодно и подыскать ему место батрака. Грофик, не капитульский, а брат его, с Нижнего конца, говорил, что ему нужен работник, присматривать за коровами.

Учительнице это совсем не нравилось, она была недовольна, что Эрнест так быстро сдался. Сила выбежал из комнаты: он боялся, что Танечка убедит Эрнеста не ходить к Грофику, а это был бы конец, это означало бы, что Сила так и будет сидеть на шее у мамы. Странно, что Танечка никак не может понять такую простую вещь.

Она пеклась о своих восьмиклассниках. В этом году их будет в выпуске двадцать человек, и все, кроме Силы, пойдут учиться в Нитру, в Новаки или на комарненскую верфь. Девчата поедут в город — учиться на портних или в профессиональное училище в Партизанском. Милан Гривка, Мишо Моснар и Олина Репикова пойдут в городскую школу, сразу в выпускной класс; Таня будет готовить их к экзаменам. А Силе нужно зарабатывать на себя и на маму.

Танечка посылает своей матери деньги. Сила не раз носил их на почту, и ему было стыдно, что маленькая, щуплая Танечка зарабатывает на маму, а он, самый сильный парень в классе, до сих пор не заработал для своей матери ни кроны.

С тех пор как она пожаловалась ему на ломоту в пояснице, он думает только о том, как ей помочь. Ему противно сидеть за партой и слушать Танечку, в то время как мама надрывается, чтобы прокормить его.

— Шкалак, ты у меня совсем отбился от рук, — сказала ему однажды учительница. — Ты спишь или в облаках витаешь?

Это было на истории, она рассказывала им о восстании карфагенских наемников. Она принесла карту древнего Карфагенского государства, картинки, изображающие судна с тремя и двумя рядами весел и роскошные дворцы. Она читала им из книги, как выглядел Карфаген. Силе казалось, что он своими глазами видит этот великолепный город, мраморные дворцы, фонтаны в садах и бассейны с золотыми рыбками. Он прямо-таки слышал, как скрипят жернова, которые вращают рабы Барки. А рты у них завязаны, чтобы они не могли есть муку.

Он слушал про этих рабов и думал про маму.

Она из таких же рабов. Целый день вертится около хозяйских свиней, но есть мясо ей не придется, на лице у нее повязка, как у раба.

Почему это так, пани учительница? Почему те, кто вращает жернова, должны работать с завязанными ртами?

* * *

В начале мая Пальо Грофик получил заказное письмо. Продолговатый конверт, адрес напечатан на машинке, с виду ничего особенного. Но внутри была бумага со штампом районного национального комитета, с круглой печатью и неразборчивой подписью. Пальо Грофик дрожал, держа этот листок в руках, тот самый Пальо Грофик, который бегом поднимался на чердак с мешком зерна на плечах, а буйных коней хватал за уздечку у самой морды!

«Согласно решению совета районного национального комитета экспроприируется земельный участок №… для строительства школы…»

Экспроприируется — это значит, что участок уже ему не принадлежит.

Какая-то плюгавая машинистка натюкала на машинке «экспроприируется», мелкий чиновничек пришлепнул печать, и ты, Пальо Грофик, уже не хозяин своему полю. Напрасно ты его пахал, напрасно из года в год удобрял самым лучшим, вылежавшимся навозом, выбрасывал каждый попавшийся камешек на межу. Плюгавая машинистка натюкала «экспроприируется», и участок