самых обыкновенные – погода, тенденции, имена политиков, названия стран, участвующих в каких-то процессах, марки и названия изделий, да что угодно – это непочатый край информации. Практически, неисчерпаемый. И ты, если знать, кто ты такая, представляешь огромный интерес хоть для кого на свете, а может и не только интерес, а прямо-таки смертельную угрозу. Почему я ни разу об этом не подумала? Тогда я не понимаю, как тебя отпустили и не понимаю, почему ты до сих пор не в стальном бункере с пятиметровыми стенами и не на глубине трёх километров.

– Да потому, Таня, что всё, что я знаю, оно и так есть. Для этого ничего делать не надо. А если что-то поменять, то будущее будет совершенно другое и другое настоящее и прошлое будет совершенно другим и единственно возможным. Никто ничего не может поменять ни в прошлом, ни в будущем. Вот в настоящем, в этом невидимом, самом тоненьком, какое только бывает, никому ничего не приходит в голову менять, а в прошлом и будущем приходит. Как? Они все одновременно вот прямо сейчас. Что тут можно поменять?

– Нет, не путай меня! Давай просто порассуждаем.

– Давай. Рассуждай.

– Вот, допустим, когда ты была там, то однажды сидела на зарядке и смотрела новости. И в новостях сказали, что генеральный секретарь ООН Джавахарлар Доу прибыл с визитом в Москву.

– Допустим, хотя там сейчас нет никакой ООН.

– Не важно. Допустим, есть. А вчера в Тампе ты кому-то из яйцеголовых сказала, что в ваше время генсеком ООН является некто Джавахарлар Доу. Они поскребли по сусекам и установили, что сейчас ему 20 лет и он учится в Мюнхене в тамошнем университете. Они отправили в Мюнхен Петрова с Башировым, те там нашли этого Доу и, когда он хомячил в мензе на Онегинштрассе, подсыпали ему в шаурму новичка и Доу склеил ласты.

– И чего замолчала? Давай, давай, рассуждай дальше.

– Да вот я и думаю, что фигня какая-то. Если его траванули, то как бы тебе по новостям сказали, что Доу генсек? А если бы его не было и тебе не сказали, то как бы его траванули? Выходит, что ничего, кроме того, что делается, сделать нельзя?

– Ну, вот и ты наконец-то заговорила, как сумасшедшая, – улыбнулась Вера.

– Нет, погоди! Выходит, всё детерминировано и предопределено?

– Ничего подобного. Тебе опять время мешает. Если в темпоральном ключе рассуждать, из своей узкой алформационной локализации, то складывается впечатление, что предопределено. А если на всё посмотреть, как на бесконечную чашку с бесконечными спагетти, то можно догадаться, что всё не предопределено, а всё связано и ничего не может произойти такого, чтобы в одну сторону повлиять, а в другую нет. Всё на всё влияет одновременно. Во все стороны сразу, везде. А мы существуем во всём этом и смотрим с кокой-то искусственно выбранной точки, называемой нами настоящим. В одном направлении смотрим, в будущее, где будто бы ничего нет, основываясь на другом направлении, прошлом, в котором всё будто бы уже произошло и никогда не изменится. И что мы видим?

– Блин, Вера! Да дулю мы видим размером со вселенную.

– Вот-вот, – улыбнулась Вера. – Алформация, она такая.

В Горно-Алтайске мы в кафе поели солянки. Вернее, я поела. Когда мы вышли, Вера остановилась на крыльце и внимательно осмотрела окрестности. Что-то увидев, она сказала:

– Пойдём, познакомимся.

Перейдя через улицу, Вера направилась к чёрной мазде, которую я тоже теперь заметила. Мазда была припаркована у края дороги среди других машин метрах в пятидесяти позади нашего Муси. Я шла следом за Верой. Когда мы подошли совсем близко, Вера подняла руку и пошевелила пальцами. Стекло с правой стороны мазды стало опускаться.

– Здравствуйте, – сказала Вера, подойдя и наклонившись. – Я Вера, это Таня. А вас как зовут?

Из окошка высунулся мужичек лет сорока и немножко неуверенно кивнул:

– Анатолий.

Сидящий за рулём, молодой, лет 25-30 тоже кивнул и сказал:

– Александр.

– Мы сейчас в Акташ поедем, там переночуем – сказала Вера. – А завтра оттуда на Кату-Ярык. Там ваша машина не пройдёт. Вы её сможете поменять? Или что нам лучше сделать?

Возникла небольшая пауза.

Наконец Анатолий сообразил что-то и сказал:

– Нас в Ине ждёт местная группа. У них свой транспорт, надеюсь, соответствующий.

Вера кивнула и сказала:

– Я предлагаю более простой вариант. Доедем до Акташа, там свою машину оставите и дальше поедем вместе на нашей. Там, куда мы едем, мы с Таней поднимемся на гору. Это невысоко, в пределах видимости снизу. Там у нас ночёвка будет. А вы переночуете в машине. Утром мы спустимся, и поедем обратно. В Акташе пересядете опять на свою и поедем домой. Единственное, вам надо будет продуктов взять, чтобы не голодать. У нас только на себя.

Анатолий потёр ладонью кое-где седеющую шевелюру и оглянулся на напарника. Тот молчал.

– Я понимаю, – сказала Вера. – Вам надо с начальством связаться, что оно скажет. В Акташе уже будете знать?

– Будем, – кивнул Анатолий. – Спасибо, что предупредили.

Мы с Верой пошли к Мусе.

– Ты их прямо в ступор загнала своим предложением переночевать вместе, – хихикнула я.

На следующий день я впервые в жизни увидела и почувствовала на себе, как, оказывается, можно водить машину. Вождение Веры всегда отличалось от того, к чему привыкаешь обычно, но всё равно это была езда или по городу или по трассе и Вера водила весьма дисциплинировано, соблюдая все правила и почти всегда соблюдая скоростной режим. Никакие развороты, парковки, обгоны, подрезания и прочие неожиданности её не смущали. Водила она, что называется, твёрдой рукой, ни газом, ни рулём не дёргала, ездить с ней было вполне комфортно – уверенная манера, всегда в натяжку, никаких тык-пык, всё вполне плавно.

А тут мы очутились на горной грунтовой дороге. Да какая там дорога – бездорожье, камни, щебень, валуны, ямы, лужи, грязь, колея.

– Давай, я тебе ремень потуже подтяну, – сказала Вера, ненадолго остановившись. – Язычок не прикуси, держи зубки сжатыми, и держись двумя руками, вот здесь за ручку и вот здесь за эту штуковину. И вы держитесь, ребята, не расслабляйтесь, а то мало ли где ударит.

А потом по этому бездорожью и два раза через