и душеспасительных бесед о безбожниках, аде и дьяволе (1996–1999). Все воспитание сводится к вопросу: как молиться, не веря?

Единственное, что я ценю во рту, – это слюна. Моя ненависть плюется, насмехается, она чем-то похожа на булимию. Что-то происходит в горле, это как духовная рвота. Все детство я регулярно чувствую позывы к рвоте, даже когда меня не тошнит, как будто это способ говорить или петь. Я чувствую это во сне, когда иду в школу, в школьном автобусе. Все больше и больше черной, библейской рвоты каждое утро под моей партой, как застывающая лава.

Дома, за черными бархатными занавесками, меня спасают кощунственные письмена, которые я собираю на своем компьютере. Я запоем читаю «Венеру в мехах»[42] и «Историю глаза»[43] в Интернете 90-х – несовершенном, без цензуры. Я вижу свое лицо, отраженное экраном компьютера, и переименовываю в голове книгу Батая в «Историю горла». Я сосу и жую это новое название, пока не почувствую в горле что-то другое вместо божественной рвоты.

Чтобы это стало возможным, само горло должно быть кощунственным. Я насмешливо выплевываю слова в школе, начиная с первого класса: когда мы поем, я добавляю в гимны фальшивые, злые звуки. Дьявол всегда злится, и я всегда злюсь, мне все так говорят, так что я позволяю себе злость и в пении тоже. Мы с дьяволом всегда на четверть тона выше или на полтона ниже, думаю я и порчу ритуалы, откусываю их, полирую слюной и снова выплевываю. Но когда я использую свой голос для богохульства, то делаю это с удовольствием. Лава извилистым узором вытекает наружу. Посмотри на меня, она течет, не останавливаясь, она продолжает течь вниз, на стол, и на пол, и вниз, в канализацию, через сливы душевой в раздевалке спортзала, вниз в подземелье, которое удерживает нас наверху.

Давно не понимаю, что это за чувство, я просто чувствую рвотные позывы, страх, удовольствие и текущую лаву. Лишь через много лет после того, как я покинула застывшую лаву ведьминского жилища и класса ради светской столичной университетской системы, и спустя долгое время после того, как я вытеснила ощущение бога из горла, я нахожу классическое порно «Глубокая глотка» в даркнете, в отвратительном качестве. Файл настолько сжат, что все движущиеся гениталии естественным образом подвергаются пиксельной цензуре, и основная цель фильма не достигается. Но для меня он работает. В начале фильма героиня идет к врачу, чтобы выяснить, почему она не может получить оргазм, и врач выясняет, что это потому, что клитор у нее расположен в горле. Он, конечно же, сразу демонстрирует, как можно решить проблему, и эта часть фильма меня не особо интересует. Мой фетиш – идея шеи как места счастья, как в интервью с певцом Артом Гарфанкелом, в котором он рассказывает, как понял, что может петь, и называет это «чувством счастья из-за чего-то, произошедшего в горле»? Линда Лавлейс и Арт Гарфанкел, фетиш против фетиша, богохульство и счастье, для меня все это об одном. Счастье – это горло, которое избавилось от бога, как люди покашливают, прежде чем начать говорить или петь, и таким образом горло может изменить себя, и его экстаз и эротизм могут устремиться в мир. Изо рта течет и?

Я еду домой с репетиции со своей первой группой в 1998-м. Уже почти лето, и солнце светит на мою черную одежду и такие же черные волосы. Черный бархат облегает мои руки, бедра и спину, и я бегаю трусцой по полям, жилым районам, кладбищам, мимо церквей и молитвенных домов с крестами на крышах и окнами, бросающими на меня взгляды. Когда ветер продувает мою одежду, я чувствую, что христианские постройки как будто кричат на меня. Они знают, что я дьявольское дитя. Я – одинокое черное пятно на бумаге, которому даже не позволяют стать рыцарем и сражаться против солдат Иисуса. С уверенностью, оставшейся после репетиции группы, я проклинаю их всех.

С вершины небольшого холма, из-за березок и тонкого белого креста, порывы ветра доносят голоса. Когда ветер меняет направление, я их почти не слышу, но потом слово или фраза снова ударяют мне в лицо. Это гимн с множеством стихов. Каждая фраза звучит протяжно, что типично для гимнов, и голоса пожилых женщин сливаются друг с другом в вибрациях долгих звуков. Каждый отдельный голос тоже вибрирует, подрагивает, как шляпы, скатерти и белый крест во время богослужения на открытом воздухе. Глубоко внутри в гортанях старушек голосовые связки трутся друг о друга, тело соприкасается с телом, а дерево – с деревом. Устаревшие гимны, устаревшие слова, устаревшие тела, объединение ископаемых.

Время от времени я сердито фыркаю, слыша вибрато. От девушек-христианок я узнала, что вибрировать голосом – это что-то христианское, должно быть, так и есть, раз они так часто это делают. В церковных гимнах они перекатывают свое вибрато между богом и миром, нормами и правилами. Самая красивая трель, если она спета самым правильным и тривиальным образом, ближе всего к богу.

Когда я пою в своей группе, нет никаких вибрато, никакой душевности, глубины или смягчающих обстоятельств. Нет и гроула, немых HHHHHHH, я не вижу необходимости идти и этим путем. В глубине души я уже устала от условностей в метале. В моем кругу общения все слишком поздно пришли в блэк-метал, все самое интересное уже произошло пять лет назад, и все играют дум-метал, более медленный и с более романтическим взглядом на жизнь. Группы этого жанра окутывают все красивой завесой словарного английского. Никто из нас не понимает всех слов, но на бумаге тексты выглядят сложными и красивыми. Мне следует купить викторианские платья и корсеты, реквизит времен даже более консервативных, чем дресс-код в молитвенных домах. Никто не задает вопросов. Никто не пытается действительно воплотить что-то в жизнь. И я тоже, кроме одиночества в ведьмовском жилище, где я лежу под пуховым одеялом с клитором в горле и проклинаю Февик и Рикене, и Сонге, и особенно Саронс Дал[44]. Если действительно можно с помощью пения и писательства пересечь границы между реальным миром и другим местом, то нет смысла упаковывать все в условности и корсеты. Почему нельзя задавать вопросы, сомневаться, уходить в хаос, кричать, кашлять и выть? Нужно отпустить все, что мы знали раньше. Нужно сказать что-то новое.

Я стою и слушаю хор молитвенного собрания на вершине холма, снимая куртку и свитер. Я узнала, что песня – это таинство, она воплощает священные слова и священные смыслы в