Бескрайняя шахматная доска микрорайонов, прореженныхобломками падавших на город боеголовок, давным-давно опустела, брошеннаяпоследними игроками десятилетия назад. Те уродливые, пугающие фигуры, что самисползались теперь на нее, разыгрывали новую партию уже по своим правилам.Человеку нечего было и мечтать о матче-реванше.

Короткие вылазки в поисках всего ценного, что не успелоистлеть за двадцать с лишним лет, эти поспешные и стыдливые попытки мародерствав собственных домах — единственное, на что людям хватало сил. Закованные в латырадиационной защиты, сталкеры поднимались наверх, чтобы в сотый раз обшаритьскелеты близлежащих хрущевок, но никто из них не решался дать решительный бойих нынешним хозяевам. Можно было разве что огрызнуться автоматной очередью,пересидеть в загаженных крысами квартирах, а как только опасность минует —стремглав броситься к спасительному спуску в подземелье.

Старые карты столицы давно утратили какое-либо отношение кдействительности. Там, где прежде пролегали забитые километровыми пробкамипроспекты, теперь могли зиять пропасти или чернеть непроходимые заросли. Жилыекварталы сменились трясинами или опаленными проплешинами. Самые отчаянные изсталкеров отваживались исследовать поверхность в километровом радиусе от родныхнор, прочие довольствовались куда меньшим.

Лежащие за Нахимовским проспектом станции Нагорная,Нагатинская и Тульская не имели своих выходов, да и люди, жившие на двух изних, были слишком робки, чтобы подниматься наверх. Откуда среди этой глуши могвзяться живой человек, для Гомера было совершенной загадкой. И все же он хотелдумать, что Хантер явился на их станцию именно с поверхности.

Потому что был еще один, последний вариант, откуда могпожаловать их бригадир. Вариант этот пришел в голову старому безбожнику противего воли, пока он старался унять одышку и поспеть за стремительно летящимвперед, будто вообще не касаясь земли, темным силуэтом.

Снизу?

— Плохое предчувствие у меня, — протянул Ахмед негромко —ровно так, чтобы Гомер его услышал, а чуть оторвавшийся от них бригадир — нет.— Не вовремя мы пошли. Уж можешь мне поверить, сколько раз тут с караванамибыл. На Нагорной нехорошо сегодня…

Мелкие шайки грабителей, отдыхавших от разбоя на темныхполустанках подальше от Кольца, давно уже не осмеливались приближаться ксевастопольским караванам. Заслышав слаженное громыхание подкованных сапог,возвещавшее о приближении тяжелой пехоты, они могли мечтать только об одном:как можно быстрее убраться с дороги.

Нет, не из-за них и не из-за четырехруких стервятников сНахимовского проспекта эти караваны всегда так хорошо охранялись. Железнаявыучка и бесстрашие, способность в считанные секунды сомкнуться в стальнойкулак и изничтожить любую осязаемую угрозу шквальным огнем делали бысевастопольские конвои безраздельными властителями туннелей от собственныхблокпостов до самой Серпуховской… Если бы не Нагорная.

Нахимовский с его страхами оставался позади, но ни Гомер, ниАхмед ни на миг не почувствовали облегчения. Станция Нагорная, непритязательнаяи невзрачная, стала конечной для многих путников, отнесшихся к ней без должноговнимания. Бедолаги, оказавшиеся случайно на соседней Нагатинской, жалисьподальше от жадного зева туннеля, уходящего на юг, к Нагорной. Словно это моглоих уберечь… Словно то, что выходило на жатву из южного туннеля, поленилось быпрокрасться чуть дальше, чтобы выбрать добычу себе по вкусу.

Пробираясь через Нагорную, приходилось полагаться только навезение, потому что никаких закономерностей эта станция не признавала. Иной размолчаливо позволяла пройти мимо, припугивая только кровавыми отпечатками настенах и рифленых железных колоннах, будто кто-то отчаянно пытался залезть поним повыше в надежде спастись. И через считанные минуты после этого моглаоказать следующей группе такой прием, что потеря половины товарищей казаласьтем, кто выжил, победой.

Она не могла насытиться. У нее не было любимчиков. Она неподдавалась изучению. Нагорная представлялась жителям всех окрестных станцийвоплощением произвола судьбы. И она была главным испытанием для тех, кторешался отправиться от Кольца к Севастопольской — и обратно.

— Вряд ли одна Нагорная могла это сделать, — суеверный, каки многие другие севастопольцы, Ахмед предпочитал говорить об этой станции как оживом существе.

Гомеру не было нужды переспрашивать, уточнять — он и самсейчас думал о том, могла ли Нагорная поглотить исчезнувшие караваны и всехразведчиков, посланных на их поиски.

— Всякое случалось, но чтобы столько народу сразу пропало… —поддакнул он. — Подавилась бы…

— Зачем так говоришь? — Ахмед зло цыкнул на него, то ливсплеснув в расстройстве рукой, то ли еле сдержав подзатыльник, на которыйболтливый старик явно напросился. — Тобой-то уж точно не подавится!

Гомер смолчал, придержав обиду. Он-то не верил в то, чтоНагорная могла услышать их и затаить злобу. По крайней мере, не на такомрасстоянии… Предрассудки, все предрассудки! Почитать всех идолов подземелья —дело обреченное, кому-нибудь да отдавишь мозоль. По этому поводу Гомер ужедавно не переживал, но у Ахмеда были свои соображения.

Поддев в кармане бушлата четки, сделанные из тупыхпистолетных пуль, он завертел в грязной ладони карусель из свинцовыхболванчиков и зашлепал губами, замаливая перед Нагорной Гомеровы грехи на своемязыке. Но, похоже, станция его не понимала, или приносить извинения уже былопоздно.

Хантер, уловив что-то своим сверхъестественным чутьем,махнул затянутой в перчатку ладонью, гася скорость, и мягко опустился на землю.

— Там туман, — обронил он, втягивая ноздрями воздух. — Чтоэто?

Гомер переглянулся с Ахмедом. Оба понимали, что этоозначало: охота открыта, и достичь живыми северных рубежей Нагорной будет дляних теперь необыкновенной удачей.

— Как тебе сказать, — откликнулся нехотя Ахмед. — Это онадышит…

— Кто? — сухо поинтересовался у него бригадир и стряхнул сплеча рюкзак, видимо, рассчитывая подобрать в своем арсенале подходящий калибр.

— Станция Нагорная, — перешел на шепот тот.

— Посмотрим, — презрительно скривился Хантер.

Но нет, Гомеру только почудилось, что обезображенное лицобригадира ожило; на самом же деле оно оставалось недвижимым, как и всегда, —просто свет так упал.