— Давай! Чтоб за душу брало и как это у вас? Звало! На ваши подвиги!

Лазарев, всё это время не сводивший с него глаз, откинул голову, помолчал, вспоминая, и начал робко, постепенно набирая смелости:

— Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит. Летят за днями дни, и каждый час уносит частичку бытия, а мы с тобой вдвоём предполагаем жить…

— Да, да, — Жмотов вслушивался в каждое слово, изображая наслаждение, подымал бровь. — Ты прямо в тему.

— И глядь — как раз умрём, — резко завершил вдруг чтец.

— Это что ж? — выпучил глаза Жмотов.

— На свете счастья нет, но есть покой и воля, — продолжал между тем Лазарев, не обращая внимания, будто рядом и не было никого. — Давно завидная мечтается мне доля, давно, усталый раб, замыслил я побег в обитель дальнюю трудов и чистых нег.

— Ну это ты пустое, — будто предупреждая, поморщился Жмотов. — Об этом и думать зря. У вас с побегом не выгорит.

— Я не про это…

— Я верю, — Жмотов хлопнул подозреваемого по плечу. — И стишки ничего. Трогают. Душевные стишки. Твои?

— Александра Сергеевича.

— Это который?

— Пушкина.

— Наш человек. Наш. Угодил, — захохотал Жмотов.

— Смотрите, — Лазарев скосил глаза в сторону Минина. — Что это с ним?

— Степаныч? — рявкнул Жмотов, бросившись к оперуполномоченному.

Минин, уронив голову на грудь, сползал со стула.

XII

— Что же? Это и есть ваш знаменитый гр-рад?

— Да, да. Подъезжаем, Яков Самуилович, подъезжаем.

Обух-Ветрянский уже весь упакованный: шинель, фуражка, сумка у ног, ручки, ножки сложил, у окошка устроился, всё высматривал что-то в предрассветной мути.

Поезд подбирался к конечному пункту назначения.

— Император, я вам рассказывал, Пётр Великий-то водным путём сюда наведывался, на кораблях, под парусами! Спешил к открытию Успенского собора, колокольный звон услышать, а вам судьба уготовила другую планиду.

— Вы, Ер-ремей Тимофеевич, — поморщился, но улыбнулся Шнейдер, — большими категор-риями… Большими…

— Так что же…

— Нар-род этот вр-ряд ли оценит.

— Поймут, поймут, Яков Самуилович, — толстячок захихикал. — Может, кто и с опозданием. Но это уж их дело. А я шучу. Я, так сказать, про императора-то в качестве аллегории.

— Я им устр-рою аллегор-рию.

— А вон и встречающие. Похоже, сам Ахапкин. Я его уже подзабыл. Виделись один раз, при его назначении. Забегал ко мне в кабинет. Знакомился… Да, да. Он. Сам прикатил.

— Тепер-рь познакомимся ближе…

— Вы не спешите, Яков Самуилович, они сейчас сами поспеют. Там и наш человечек, гляжу.

Обух-Ветрянский стащил с головы фуражку, упёрся лбом в мутное стекло, разглядывая встречающих:

— Там, там. Сейчас будут. Вы не спешите.

Поезд, заскрежетав колёсами, прихваченными резким тормозом, остановился. В пустом коридоре вагона застучали, заторопились сапоги.

— Здравия желаю, товарищи офицеры! — полковник Ахапкин, сияя улыбкой и погонами, при полном параде вскинул руку к околышку. — С приездом, товарищ подполковник!

Шнейдер сухо откозырял в ответ, а из-под руки Ахапкина уже проскользнул Квасницкий, подхватил чемодан и сумку приехавших и также мигом нырнул за спину Ахапкина, загремел сапожищами на выход.

— Как доехали?

— Тер-рпимо, — Шнейдер пригладил волосы на голове, проверил пальчиком струнку усов. — К вам ещё не добр-рались наши мор-розы? Гляжу, у вас осень в р-разгар-ре.

— Бабье лето, бабье лето, — пропуская вперёд подполковника, Ахапкин заулыбался как старому знакомому толстячку. — Ваше самочувствие, Еремей Тимофеевич?

— Живы, живы, — кивал тот. — Наши ребята там ещё, сзади в купе.

— Их ждут, не беспокойтесь.

— Ну и ладненько.

— Как? — Ахапкин всё же улучил момент и совсем приник лицом к лицу Обух-Ветрянского, на Шнейдера незаметно покосился.

— Так я же говорю, доехали благополучно, — не поддавался тот, нейтрально ухмыльнувшись.

— Вы нас куда опр-ределили? — Шнейдер, спустившись с последней ступеньки лестницы, фуражку снял, опять за усы принялся. — Нам бы с Ер-ремеем Тимофеевичем вместе.

— А у меня, — Ахапкин даже расцвёл. — Хоромы! Мы с дочкой вдвоём. И кухня домашняя. И, так сказать, четыре комнаты. Я вам две отведу. Мы будем счастливы с Натальей. Она уже ждёт.

— Как?

— Ко мне. А чего по гостиницам?

— Номер вот, — откуда-то выскочил Квасницкий, сверкнул очками на Обух-Ветрянского. — На всякий случай заказан. Полный комфорт.

— Но это запасной вариант, товарищ подполковник? — развёл руки Ахапкин. — Не обижайте.

— Как, Ер-ремей Тимофеевич? — Шнейдер огляделся, достал портсигар, затянулся «герцеговиной».

— Ну чего ж нам хозяев стеснять, — толстячок засуетился, поискал глазами свою сумку.

— В машине! — коротко доложил подскочивший к нему Квасницкий.

— Тем более там молодая прелестная девушка, — толстячок мило улыбнулся. — И мы в сапогах. Да со своими проблемами.

— Вот, — отставил мизинчик в сторону Шнейдер. — Р-резонно подмечено. Нет нужды загр-ружать дамочку. Давайте-ка в гостиницу.

— А в обком не зайдёте? — Ахапкин помрачнел.

— Всему своё вр-ремя. Всему. — Шнейдер слегка рукой взмахнул. — Машины далеко?

— Да у нас тут всё рядом, — бросился вперёд указывать путь Квасницкий.

XIII

Всю дорогу до гостиницы Шнейдер молчал, сосредоточенно дымя «герцеговиной» и изредка косо поглядывал на неумолкавшего Ахапкина. Тот расписывал местные достопримечательности, узнав, что подполковник никогда не бывал в низовьях Волги.

— Вы р-разве не местный? — словно вороном прокаркав, спросил вдруг Шнейдер, и Ахапкин вздрогнул.

— Нет. Я из-за Урала.

— Сибир-ряк?

— Из Томска. Я в Чека ещё с Яковом Михайловичем Юровским начинал в Екатеринбурге.

— С Юр-ровским? — Шнейдер впервые с интересом глянул на полковника.

В машине они были вдвоём, шофёр с глухонемым видом гнал автомобиль.

— Это котор-рый под великую чистку попал?.. Котор-рого Ежов шлёпнул как вр-рага нар-рода?

— Ежов за свои «ножницы» вредительские сам головой поплатился, — будто допытываясь до чего-то своего, потянулся Ахапкин к проверяющему. — И за предательство своё хлебнул сполна.

Шнейдер не ответил, скривился, словно от зубной боли.