И остальные, как ждали, вскинулись на дежурного: Обух-Ветрянский — с недовольством, что перебили, Ахапкин — бледный, с рукой, подпиравшей подбородок, Баклей — весь взлохмаченный.

Квасницкий опомнился, вскочил в кабинет, руку к виску, рявкнул:

— Из министерства, товарищ подполковник!

Обух-Ветрянский вяло кивнул.

— Соединяйте, — потянулся Шнейдер к телефону.

Квасницкий бросился назад, схватил трубку, выдохнул:

— Подполковник Шнейдер на про!.. — и осёкся.

Голос уже другой, с кавказским акцентом гремел, грохотал внутри, не дожидаясь. Квасницкий, никогда раньше не видевший и не слышавший этого человека, с трепетом узнал его. Узнал и онемел. «Сам Берия!» — прожгла мозг мысль, и кровь ударила в голову. Это был он! Акцент, мягкое произношение с растяжкой, словно крадучись, привычка говорить и почти не слушать ответа, обрывать речь там, где и ждать не думаешь.

— …нехорошим он оказался человеком, Яков, — звучало в трубке. — Это не человек, не министр, это падаль! Спасибо тебе, ты меня предупреждал. Но тогда ему поверил, сам знаешь, не я.

— Спасибо вам, Лавр-рентий Павлович, — кричал Шнейдер. — Спасибо, что вер-рили мне и что сейчас позвонили.

Квасницкий с ужасом понял, что продолжает ещё держать в руках злосчастную трубку, но положить её или шелохнуться боялся. А голос гремел:

— Доносчиком оказалась эта сволочь. Но как удалось ему втереться в доверие нашего мудрого Иосифа Виссарионовича? Ничего. Предатель ответил за это вдвойне. Он у меня поползает за решёткой!

— Значит, Абакумова Р-рюмин оговор-рил?

— Оговорил, дорогой, конечно, оговорил. Но не будем спешить. Абакумову тоже есть за что ответить перед Иосифом Виссарионовичем. Он тоже получит сполна. А эту подлую собаку я пока отстранил от должности. Пусть полижет нам сапоги день, два. Поэтому приезжай, дорогой. Ты мне очень нужен здесь, Яков.

— У меня тут…

— Заканчивай. Будешь вести дело этого негодяя Рюмина, а с местными вредителями разберётся и твой помощник.

— Я вас понял, Лавр-рентий Павлович!

— Рад буду видеть тебя живым и здоровым в Москве. Поспешай, дорогой!

И трубку повесили. Там. Спустя две-три секунды положили её и в соседнем кабинете, Квасницкий, весь дрожа, обеими руками возложил и свою на рычажки. Отскочил от стола, словно ужаленный и застыл, прислушиваясь; дверь мирно покоилась на месте.

XVI

Чуть засветлело, в окошко стукнули. Резко. Громко. И тревожно забарабанили, заторопились.

Минин дёрнулся сначала, но сдержался, голову приподнял, прислушался. Он и глаз не сомкнул всю ночь, не раздеваясь; в гимнастёрке, перетянутой портупеей, при кобуре, в галифе и сапогах — так и пролежал на нераскрытой кровати, закинув руки за голову. Всё думал.

Из угла с сундука доносился храп Жмотова.

— Прохор! — позвал тихо Минин.

Тот не шелохнулся.

— Прохор! Пришли, похоже! — громче крикнул Минин, не вставая.

— А! Что? — вскочил тот, озираясь по сторонам, взбалмошно водя ручищами, постанывая и почёсываясь. — Ну и лежбище ты мне подсудобил, Степаныч! Медведю и тому не заснуть.

— Я слышал, как ты бодрствовал.

— Что случилось-то?

— Стучат.

— А?

— Пришли, говорю. Только не понимаю я что-то. Если тебя менять, то уж больно поздно. Вчерась так их и не дождались. А вот если за мной явились, то тогда в самый раз. Обычно мы тоже таким макаром их брали.

— Кого их, Степаныч?

— Известно. Шпионов. Смерш другими не занимался. Тёпленьких, пока спят.

— Опять ты за своё, Степаныч… Вчера все уши прожужжал.

— Иди. Открывай. А то волноваться начнут.

— Да нет там никого, — глянул в окошко Жмотов. — Причудилось тебе.

— Они у дверей уже. Беги, чтобы не выломали.

Жмотов, стуча сапогами, задевая углы, пошёл, ругаясь под нос. Загремел вёдрами в прихожке, видно, налетел спросонья, хлопнул за собой малой дверью. Стало тише. Минин кошкой спрыгнул с кровати, выхватил пистолет из кобуры и сунул под ремень за спину, скрутил в скатку одеяло и приложил его к подушке, накрыв простынёй. Оценил своё изделие, оглядев, развернулся и стремительно рванулся в угол к сундуку, где Жмотов ночевал. Проделано всё это было легко и умело, темнота скрыла его упругое тело.

За дверью последний раз громыхнуло, и послышались голоса. Разговаривали двое, недолго. Гость, а за ним Жмотов, подталкивая друг друга, неловко втиснулись в комнату, осторожно открыв дверь. Гость с вытянутой рукой сделал шаг к кровати, присмотрелся, щёлкнул предохранителем пистолета.

— Артём Степанович, — позвал.

— Да я тебе говорю, не спит он, — поддавливал сзади Жмотов, возмущаясь. — Только что разговаривали.

— Капитан Минин! — крикнул тот, уже вполне узнаваемый с пистолетом, и откинул простыню с кровати. — А тут нет никого!

— Стоять, как стоишь! — толкнул стволом пистолета в спину Квасницкого Минин, внезапно выскочив из своего угла. — И ты не дёргайся, Прохор. А то не посмотрю, что дружки-товарищи, обоих на тот свет отправлю.

В одно мгновение он выхватил оружие из рук онемевшего лейтенанта, подтолкнул его лицом к стене и заорал на Жмотова.

— И ты, Прохор, давай свою пушку! Неча баловаться! А то с перепугу пальбу откроете. Народ разбулгачите. Давай, давай!

И сам, изловчившись, вытащил пистолет из кобуры Жмотова, пока тот с поднятыми вверх руками таращил на него глазища.

— Теперь сюда двигайся, к стеночке носом. К дружку своему, — Минин подтолкнул и второго лейтенанта к той же стене, подальше от окошек. — Тут вам удобнее будет рядышком. В окно сдуру не сиганёте. И мне спокойнее.

— Вы что себе позволяете, капитан Минин? — наконец заговорил пришедший в себя Квасницкий. — Вам отвечать придётся за свои выкрутасы!

— Отвечу! — буркнул тот, освобождая пистолеты от обойм и аккуратно пряча их себе в карман.

— Степаныч! С утра да такие шуточки!.. Не проспался, что ли? — обиженно забасил Жмотов.

— Я не проспался? Я, дорогие ребятки, всю ночь грезил, ни минутки не прикорнул. Всё голову ломал, чем я перед вами провинился.

— Нам самим знать не велено, — озирался на оперуполномоченного Квасницкий. — Мы сами люди маленькие.

— Вы люди маленькие, я — букашка, а кто же всем вертит? Тестёк твой несостоявшийся, Игорёк? Лев Исаевич? Не может простить мне полковник Ахапкин, что ослушался я его? Что, как Савелий Подымайко, слово ему против сказал? Что за мальчишек бестолковых заступился?.. А тех ни за что ни про что в контру превращают. Вместо настоящих-то врагов!.. Или пересажали всех настоящих? За мелюзгу принялись!