— А Василий Васильевич как там поживает в столицах?

— Василий Васильевич?

— Чернышов.

Шнейдер пожал плечами.

— Ну как же! Мы с Василием Васильевичем до самого августа тридцать седьмого на Дальнем Востоке трубили, пока он в Москву не укатил.

— Это тот, что в Министер-рстве внутренних дел… — рассеянно вспомнил Шнейдер. — Р-разные задачи… знаете ли.

— Ну как же! — Ахапкин и руками всплеснул. — Одно же дело делаем! Я ему позваниваю.

Шнейдеру эти слова явно не доставили удовольствия, наоборот, он словно поперхнулся, однако изобразил на лице кислую улыбку.

— А я вот здесь, — продолжал, не умолкая, Ахапкин. — Знаете, как-то прижился. Эти места чем-то схожи с дальневосточными. Там, в Хабаровске, лотос цветёт, и у нас эта радость имеется. Прижились мы с дочкой, но тянет туда… — Он неопределённо махнул рукой, впервые его лицо поскучнело. — У нас южный форпост… Тихо, знаете ли…

Долго подыскивал подходящее слово и всё же повторил:

— Тихо…

Шнейдер оживился, бросил косой взгляд на загрустившего полковника, мол, чего сидишь тогда в этой дыре при таких-то друзьях?

— Да, да! — поймал его взгляд Ахапкин. — А я вот здесь. Дочь взрослая. Ей определяться самое время, так что со столицей пока погодим.

«Пустозвонит мне специально этот гусь? — ломал голову Шнейдер. — Что это он своими связями кичится? И дочку будто предлагает, расписывает… На его месте другие вопросы бы задавать, другим интересоваться… Хитрит что-то! Затевает какую интригу?..»

А вслух отчеканил:

— Я бы хотел, чтобы машина пр-ри мне была. И собер-рите сейчас личный состав. Только р-руководство и стар-рших офицер-ров.

— Есть!

— Мне понадобятся р-родственники этого?..

— Подымайко?

— Обнар-руженного повешенным.

— Майор Подымайко был одинок.

— И эти?.. Кто его нашёл пер-рвым.

— Может, завтра?

— Что такое?

— В больнице капитан Минин. Он его и обнаружил.

— Что случилось?

— Да ничего серьёзного. Сердце прихватило на работе.

— Это что же у вас такое, товар-рищ полковник? — Шнейдер надвинул брови. — Больной контингент?

— Случай. Никогда не жаловался.

— Нехор-рошо получается… Это, значит, тот, котор-рый нашёл тр-руп, тепер-рь едва не умер-р?

— Ну что вы! Это к делу не относится. Нервишки. Сердце прихватило. Он допросы всю ночь вёл.

— Р-разберёмся.

— Товарищ подполковник!..

— И оставьте пр-ри мне офицер-ра для пор-ручений. Посообр-разительней. Я, знаете ли, не любитель этих… телефонных пер-реговор-ров.

— Лейтенант Квасницкий, если не возражаете.

— Это который встр-речал?

— Да. Он на вокзале был со мной. Сейчас во второй машине с майором Обух-Ветрянским.

— Хор-рошо…

Больше Шнейдер, как ни пытался разговорить его Ахапкин, в беседы не вступал, лишь хмуро кивал или, наоборот, отмахивался головой, а то и вовсе оставлял вопросы полковника без ответов, будто не слышал.

XIV

На пятые сутки к самому концу недели Минин был выписан на домашний режим. Из больницы его вёз на служебном «козлике» Жмотов, озабоченно донимая оперуполномоченного расспросами о здоровье.

— Мне теперь всё нипочём! — усмехался ещё бледными губами Минин. — Фёдорыч успокоил, что до разрыва сердца далеко, а остальное не страшно. Вот только с куревом капец.

— А это дело? — щёлкнул себе пальцем по шее Жмотов.

— Допустимо. Но с ограничением.

— Не через край?

— Угу. А ты чего это за мной на машине прикатил? Как за генералом? Откуда такой почёт?

Жмотов в сторону глянул, сплюнул.

— Я бы и сам до дома дотопал. Мне тут идти — коту прогуляться.

— Шнейдер распорядился.

— Это кто такой?

— Ты же ничего не знаешь. Это главный. Из проверяющих.

И Жмотов усердно задымил папироской.

— Приехали?

— Давно. Мы уже взмокли.

— Это что же?

Жмотов пожал плечами.

— А Лев Исаевич?

— На месте Ахапкин. Сидит… — Жмотов смолк, будто язык прикусил.

— Чего?

— Да я это… — понимая, что и так сболтнул лишнего, Жмотов весь скривился. — Им с тобой встретиться надо.

— Встретиться?

— Ну.

— Кому это им?

— Обух-Ветрянский. Особист. Он проверкой занимается.

— Та-а-ак…

— А в больнице несподручно.

— Вона что… — Минин, раздумывая, брови вскинул и губы поджал. — А я маракую, что это Фёдорыча пробрало? Я его долбил, долбил, как дятел, всё выписать просился, у меня птица дома от голода пропадает, а он ни в какую. А сегодня — в пять минут оформил, собирает, чуть ли ни бегом и в три шеи меня! Понадобился, выходит?

— У них это быстро.

— Ты не хитри, Прохор. Ещё что сказать можешь?

— Да мне откуда знать, Степаныч? Мне поручено — взять и доставить. Вот и исполняю.

Минин не спускал с лейтенанта настороженных глаз. Тот не выдержал, голову нагнул, в ногах высматривать что-то начал, но долго не смог, взорвался:

— У нас там такой бедлам!.. Ни у кого слова не вытянуть. Друг на друга косятся. Игорька не вижу вторые сутки, он при этом… Обухе-Ветрянском и днюет, и ночует. То забегал, а теперь ни ногой.

— Прищучили, выходит, вас…

— Не то чтобы…

— Ладно. Не велено, значит, не велено. А ты знаешь!.. Я сам сейчас туда заявлюсь. Чего мне? Раз нужен. А ну-ка разворачивай!

— Нет уж, Степаныч, — перепугался Жмотов и за ручку дверцы ухватился: не выскочил бы оперуполномоченный из машины на ходу.

— Это что же? Арест?

Они уставились друг на друга.

— Ну ты скажешь, Степаныч, — растерялся Жмотов и смутился. — Чего это тебе в голову взбрело? Чего мелешь? Какой ещё арест?.. Приказано.

Минин только зубами скрипнул.

— Я же тебе сказал, Степаныч. Шнейдеру стол поставили в кабинете начальника. Ахапкин как в гости на работу приходит. А у Баклея этот… Обух-Ветрянский безвылазно. Сотрудников по одному вызывают и с утра до вечера гоняют. Чего выпытывают?.. Я впервые в такую проверку угодил.

— Самого вытаскивали?

— Нет ещё.