– Вполне возможно. – сказала она немного позже. – Но я просто не в силах избавиться от этой сумки. Ручки въелись в мои ладони и пустили корни, добравшись до самого сердца.

8

Самая темная ночь перед рассветом, услышала я как-то в одном фильме.

Перед самым отъездом и у меня сдавали нервы. За две недели до отъезда я поймала себя на мысли, что если не куплю увиденный в интернете набор итальянских керамических тарелок с ручным узором, то просто взорвусь на мелкие кусочки. У меня не было своей квартиры, не было своего дивана и даже своей плиты. У меня не было ничего кроме трех чемоданов и двух рюкзаков, но мне срочно нужен был этот набор.

Еще мне нужно было радио, которое будило бы меня по утрам. Я хотела просыпаться под любимые мелодии, доносящиеся из соседней комнаты, а не под отвратительный звук будильника на телефоне: бип-бип-бип, от которого пропадает настроение и начинается утренний психоз.

Я жила днём своего отъезда из этой местности.

9

Жизнь хомяков или хомячья жизнь.

Невозможно абстрагироваться.

Внутренний маленький психоз.

Маленькие срывы и маленькая злость.

Эти четыре строчки были написаны черной гелиевой ручкой на четырех аккуратных кусочках белой бумаги. Они были приклеены в коридоре канцелярским скотчем и обведены красным маркером.

Когда в тот день я переступила порог ее квартиры, то сразу поняла, что происходит что-то не ладное. Ее всегда аккуратно убранные черные волосы торчали во все стороны, на лице был килограмм косметики, а из одежды только серая майка, доходившая до колен. Я словно очутилась в заброшенном доме, где мне встречало живущее там приведение. Оно не боялось меня, оно мне доверяло, но я ничем не могла ему помочь.

– Я так больше не могу, – прошептала Эстер, протянув мне кружку с кофе. – Хочешь я добавлю тебе рома? – спросила она и скрылась на кухне.

– Когда ты в последний раз принимала ванну, Эстер? – не удержалась я, чувствуя непонятный и отвратительный запах в ее квартире.

– Сегодня в пять утра, – ответила она. – Это всё из-за дурацких мешков для мусора. Я протянула один консьержу, но пакет порвался, а он не захотел его собирать. Осторожно, не наступи на кожуру банана!

Я опустила глаза и увидела остатки мусора на мебели для обуви. Ее белые лакированные туфли были покрыты какой-то непонятной бордовой слизью.

– Не обращай внимания, – она словно прочитала мои мысли, – это я делала клубничный сироп. Хотела испечь такой же торт, который ты подарила мне на новый год.

– Ты ела? – спросила я, глядя на битую посуду в раковине.

– Еще нет, – нервно ответила Эстер и стала готовить омлет.

Следующий час мы провели молча. Мы молча пообедали, молча прибрались и собрали всю битую посуду в специальный ящик.

Я так больше не могу, – услышала я за спиной, открывая морозильник. – Ну, так я начну? – немного раздраженно спросила Эстер, смотря на меня в упор.

– Начинай. – ответила я и налила себе двойную порцию Monkey Shoulder.

Она добавила рома себе в кофе, села на диван по-турецки, поставив чашку на журнальный столик перед собой:

– Ощущение уже который день, будто у меня внутри поселился маленький человечек. Он не нудит, не болтает, не плачет, он просто злится. Он такой же, как и его брат – раздражение. Только он старше и выше, но он не более симпатичен и приятен. Внутренняя злость и раздражение заполняют меня как газ. Белый или бледно серый… – Она посмотрела в окно, но тут же отвернулась. – Скорее белый. Он в каждом углу этой долбанной квартиры, за каждой дверцей кухонного шкафа и в каждой клетке моего тела. От этого газа у меня тупая и ноющая головная боль, вздутие желудка и упадок сил. Проходят дни, а единственное чем я занята – это успокоения этих двух братьев.

– А может надо просто заняться другим, а не успокаивать их? – Я потушила вторую сигарету и убрала пепельницу за окно. – Может с ними как с террористами – диалог невозможен, а уговоры тщетны. Может если ты заполнишь тело и душу чем-то другим, тогда из-за отсутствия места, им придётся сдаться и уйти?!

– Но чем же заполнить? – в ее глазах на секунду промелькнула искра.

– Желаниями, – ответила я, ругая себя за сомневающийся тон в моем голосе.

– Мне хочется хотеть. Поверь. Мне хочется желать, но не желается. Я живу в перманентном состоянии усталости. Только сигареты и алкоголь. Только мысли. Три стены, два окна. Я задыхаюсь.

Эта жизнь взаперти съедает меня по кусочкам. Медленно и порой совсем незаметно. Знаешь, сначала я проводила на диване два часа, ровно столько сколько длился фильм. Потом стала проводить на нем три, четыре фильма, а дела оставляла на потом. Со временем я стала переносить все дела в календаре, меняя их дату и отдаляя выполнение. Я спасалась в вине, в виске, в роме. Мне казалось, что я спасаюсь. Сначала они меня успокаивали, поднимали мне настроение, а в некоторые моменты даже помогали смотреть в будущее. Потом меня стало тошнить. Не от самого алкоголя, а от его потребления. От его вкуса внутри меня. Потому что есть большая разница между вкусом во рту и вкусом в твоём теле. Странно видеть, как алкоголь некогда бывший тебе другом становится врагом. Странно вообще говорить о своих взаимоотношениях с алкоголем также как о мужском половом органе или отношениях с матерью – ведь это что-то совсем личное. Такое что выходит за рамки чужого понимания и ведь должно выходить! Но вот я говорю с тобой об этом, и это мне до ужаса кажется странным.

– А что в нашей жизни не странно? – искренне удивилась я, не дав ей закончить. Может просто надо верить? Несмотря, вопреки?

– Ну и ты туда же! Ну почему, все в нашем мире сводится к вере. К вере внутри себя или как к отдельному явлению. Надоело, черт возьми!!! Понимаешь!

Я не сижу в темноте, в моей комнате достаточно света.

Я не боюсь, не так как раньше по крайней мере.

Я не стою на месте, мир движется вокруг меня.

Я не…

Что ж ещё НЕ?!

Я не чувствую, не радуюсь, не живу. Вот!

Я словно попала в плен и не замечала, что нахожусь в нем. А сейчас, когда осталось совсем немного, когда вот уже слышен спасательный отряд и вертолет летает над моей крышей, именно