— Вы знаете о следующем, относительно готовом романе «Стратегия исчезновения», но вряд ли могли слышать, что он уже работал и над третьим романом, которому не успел дать название.

— А написать, хотя бы вчерне, успел? — спросил Михаил.

— Нет. Он набросал только схему сюжета, обрисовал характеры основных героев и их судьбы, но мясо на эти кости не нарастил.

— Эта неоконченная симфония тоже у Вас? — спросил Михаил, чувствуя, что почти не рискует ошибиться.

— У меня, — бесцветным голосом подтвердила Вика.

— Признаться, — сказал Михаил, — я даже не знаю, что сказать. Если ко второму роману интерес у меня несомненный — я даже предлагал Ольге Александровне помощь (значит, мог бы с большим удовольствием и Вам), то третий — это нечто Глебом в целом не сделанное. Писать за него, вместо него? И вообще: здесь есть наследственные и материальные интересы, которые меня не касаются и о которых лучше не знать. И без того я оказался в довольно странной роли.

— Почему в странной?

— Из человека почти ничего не ведающего, я вдруг превратился почти в посвященного без всяких усилий со своей стороны. И что с этим делать? Либо помочь подготовить к изданию вещи Глеба, либо писать о самом Глебе. Но к рукописям я не буду допущен ни сестрой Глеба, ни Вами. Писать о Глебе я тоже не стану — просто не могу. Получается, я оказался кем-то вроде родственника, не будучи таковым. Причем почти по смешной причине — из-за подзорной трубы!

— Ну, к этому можно прибавить еще кое-что. Разве не странно, что Вы, находясь в отдалении, знали о Глебе больше других, а иногда и больше его самого? Разве не странно, что Ваше письмо пришло к нему в тот момент, когда могло сильнее всего повлиять на его выбор? Разве не странно, что с Вами была откровенна не только я, но и Ольга Петровна, и Григорий Алексеевич, и Никола, и даже Ольга Александровна?

Михаил улыбнулся:

— Вы доказали только, что я странный парень.

— Да, не Вы странны, а ваше сродство с Глебом. Это-то и удивительно! Я помню, Глеб встречался с канадским писателем Фарли Моуэтом. Знаете, наверно, «Не кричи: волки!». Уму непостижимо, как они, не зная языка — ни тот, ни другой — пили и прекрасно друг друга понимали. Но в Вашем-то случае дело даже обошлось без питья!

— Наверное, за счет тех мыслительных коммуникаций, которые на самом деле связывали нас.

— Вы в это верите?

Михаил пожал плечами:

— Скорее, хочу верить. Или, если хотите, верю, что так иногда бывает. Так будет точней. Нашему с Глебом взору представал один и тот же гипертекст.

— Это что такое?

— Широкое поле понятий, которые мы связывали более или менее сходным образом, иллюстрировали похожими сходными примерами, оценками; поле, которое мы насыщали преимущественно одинаково дорогими нам картинками, описаниями и впечатлениями. В общем, формально это одно из начальных приближений к прямому мыслеобмену, но все еще очень далекое от него. Гипертекст можно толковать и иначе, более универсально — как общечеловеческое поле знаний, упорядоченных с помощью единой системы опорных и производных понятий, но для нас с Глебом больше подходит первое, частное, где всё взвешено не на эталонных весах, а на наших собственных, настроенных по-особенному, зато в унисон.

Михаил вдруг смутился и добавил:

— Пожалуй, Вика, мне надо идти.

— Ладно, — улыбнулась она. — Звоните и приходите, когда захочется.

— Я позвоню, — ответил Михаил. — Когда вернусь из похода.

— И куда идете?

— На Ладогу.

— В компании?

— Нет, на сей раз даже без жены — не отпускают с работы. Пойду один.

— Ну, это не очень здорово.

— Что поделаешь. С посторонними связываться не хочу, а в поход надо. Без него мне весь год будет плохо.

III

По дороге домой он думал о Вике и о том, чем она отличалась от Марины, которая никогда не навязывала Михаилу ни тем, ни сюжетов, а просто помогала своей заботой.

— Знаешь, Маринушка, — сказал он дома, — Вика так никуда и не ушла, не убежала от Глеба Кураева три года назад. Я теперь понял, что ее держало несмотря на его запои и другие фокусы. Собственного литературного таланта у нее нет никакого, знания жизни, сравнимого с Глебовым, тоже. Но она полагала, что владеет техникой выведения таланта на орбиту. Вот и следила, чтобы он не уклонялся от заданного курса. В этом и состояла ее жизнь. А потом все разом бросила. Она, конечно, не сразу поняла размер своей собственной потери, потому что и Глеб не сразу показался ей с новой, еще неизвестной стороны. То, что Вика считала упрямством, было осознанным сопротивлением главной ее затее — что это она ведет его к цели. Сам Глеб всегда был уверен — и я своим письмом его в этом только укрепил, — что именно он определяет свой путь, корректирует курс и выбирает темы и средства, что никто другой, тем более не литературовед и не критик, не вправе претендовать на это и что только так он вырастет в большого писателя и сможет уважать себя. Он поддавался Вике очень незначительно — просто делал кое-какие уроки. А главной своей артиллерии в ход при ней не пускал. Когда она ушла, он, вопреки её прогнозам, умом не тронулся, не подох, не покончил с собой, а так начал работать над романом, к которому исподволь подбирался, что за год с небольшим подготовил журнальный вариант, а еще через полгода книгу.

И вот, едва закончив, он сразу передает ей рукопись, а она ломает комедию: принимает снотворное и делает вид, что выспаться ей интереснее, чем узнать, что у него вышло без нее. Когда Глеб просто-напросто высмеял ее, она усовестилась, залпом прочла эту вещь и поняла, что Глеб состоялся как крупный писатель именно вопреки ей и переиначить такое положение вещей она уже не в силах. Не думаю, что Глеб хотел отомстить ей, он только показал, кто и как на самом деле завоевывает успех. Так она оказалась и обладательницей последнего варианта второго романа, и набросков третьего. Но Вика до сих пор тешит себя иллюзией, что по-прежнему необходима ему, хотя и в другом качестве — уже не как ментор, а как конфидент. И сейчас только это сознание придает ей силы, привносит хоть какое-то содержание в ее жизнь.

— Ты думаешь она так ни с кем и не связалась за эти годы?

— Даже убежден. За каждым её словом все он, он и он — Глеб Кураев. Остальное — блеклый фон. И меня она выделила, по-моему, только оттого, что я по духу и образу мыслей ближе к Глебу, чем кто-либо другой.

— Только поэтому?

— А почему еще? — недоуменно спросил Михаил, но Марина не стала объяснять, и только тогда он понял.

— Нет, другого я не почувствовал, — честно признался он. — В