Приспело увольнение в запас,

Друзья ушли,

а про меня забыли!

Наверно, писарь – батальонный бог —

Меня не внес в какой-то главный список.

А «дембель» близок, бесконечно близок,

Как тот, из поговорки, локоток.

Я вновь шагаю по скрипучим лужам

На ужин

строевым, плечо к плечу,

Смеется старшина: «Еще послужим!

А? Поляков?!»

Киваю и молчу…

Была разлука из неодолимых,

Когда в былое верится едва,

Но я нежданно в письмах торопливых

Вдруг для своей любви нашел слова.

Рукой заледенелой на привале

Царапал: «Здравствуй…» – и валился спать,

Но там, где слезы раньше подступали,

Слова вдруг научились проступать.

Три письма затерялись в пути.

Три тоски. Три страданья. Три воя.

Три нечеловечьих почти

Не услышаны были тобою.

Я писал, что терпеть не смогу

Эти непоправимые боли.

Три письма, как следы на снегу

В белом-белом, нетронутом поле.

А в четвертом спокойно и зло,

А в четвертом легко и устало

Я тебе сообщал: «Тяжело…»

Самым первым четвертое стало.

И когда обрывается свет,

Тяжесть кажется неодолимой,

Ставлю адрес, которого нет,

А потом уже имя любимой.

Такого можно не понять годами,

Но вдруг коснуться в озаренье лба!

Та женщина

с упрямыми глазами,

Как говорили встарь, —

моя судьба!

Ее улыбка – от печалей средство,

Ее слова – они хмельней вина!

Вот жизнь моя:

сначала было детство,

За детством – юность,

а потом – она!

Конечно, счастье – это тоже тяжесть,

И потому чуть сгорбленный стою.

Не умер бы я, с ней не повстречавшись,

И жизнь бы прожил.

Только не свою!

Любовь рождается,

взрослеет,

умирает.

Есть у любви дитя —

любовь детей.

И каждый каждым шагом попирает

Невидимые скопища костей:

За сотни лет,

за сонмы поколений

Шел пласт на пласт,

на ряд ложился ряд.

И нижние уже окаменели,

Став углем, разжигающим закат.

Когда-нибудь, уверенно шагая

По трепетной весенней мостовой,

Почувствую,

что грудью раздвигаю

Я самый верхний,

самый свежий слой.

И если мы любовь уже не ценим

За красоту, как небо и цветы,

Попробуем беречь хотя бы в целях

Охраны

окружающей

среды…

Роща качает листвою,

Делая нам знак:

Видно, у нас с тобою

Что-то не так,

Что-то не так!

Наши тела, порывы,

Помыслы и слова

Все быть должно красиво,

Как дерева,

Как дерева!

Те, что шумят над нами,

Воздух струя густой

На обделенных корнями,

На обойденных листвой.

Обычай светский нетерпимо строг:

Какое б горе сердце ни сжимало,

Будь мраморной,

дабы никто не смог

Понять, как ты, красавица, устала.

Взирай сквозь паутинку на холсте

Так,

чтобы не поведать поневоле

Мужчинам – о сокрытой наготе,

А женщинам – о потаенной боли.

Будь существом недостижимых сфер.

Пусть очи твои сравнивают с бездной…

А в них всего лишь

статный офицер,

Такой желанный и такой бесчестный!

…Но что мне до услужливой молвы,

Когда твой взгляд смиряет в сердце смуту.

А тот жуир – в запаснике.

Увы!

Он зрителям не нужен почему-то.

Гуляют двое, обнявшись, по скверу.

И все глядят на них, разинув рты:

Он Квазимодо, а она Венера…

За что ж такому столько красоты?

Но кто судья душе, ее глубинам?!

И понимают, паре глядя вслед:

Когда влюблен, весь белый свет в любимом.

А разве не прекрасен белый свет?

Небо словно тяжелые своды,

А со сводов сочится вода.

Вот сюда в баснословные годы

Не смогла дотянуться орда.

Не домчалась кровавая туча.

И врагу, и соседу назло

Град остался живым и могучим —

Так в ту пору немногим везло.

Время годы, как волны, катило.

Город рос, куполами блистал,

Красоты набирался и силы —

Чуть столицей российской не стал.

Но чего-то ему недостало:

Иль казна оказалась слаба,

Может, просто была не судьба,

То ли крови за Русь пролил мало…

Простое платье и лицо простое.

Цвет беглых глаз как будто голубой.

Она нехороша.

Некрасотою

Всех женщин с несложившейся судьбой.

Струятся дни, ее обиды студят.

Их описать – всего одна строка.

А вон они, обугленные судьбы,

Рядами с пола и до потолка!

Да есть ли хоть одно движенье духа,

Которое б художник не постиг?

Еще немного – и она старуха.

Об этом тоже очень много книг.

Они на все, они на все ответят,

Над прошлым с нею будут причитать…

Зачем же так несчастно жить на свете,

Когда про это можно прочитать?

«…Когда-нибудь потомки все исправят:

Сорвут оковы и растопчут кнут,

И юношей замученных восславят —