Убийц, почивших в бозе, проклянут!

И будут, верю я, в грядущем веке

Чисты и зорки взгляды у людей:

Вспомянется несчастный Кюхельбекер,

Осмеян будет мерзостный Фаддей.

О новый век! Он будет безупречен.

На все ответит острый ум людской:

Зачем мы ждали гибельной картечи

И почему нас предал Трубецкой?

Как шахматы, без гнева и без пыла —

Всех нас расставят хладные умы…

Когда бы так же на Сенатской было,

Господь свидетель, победили б мы!»

Всему черед. И мщение настало.

Свет, словно снег, спускается с небес.

Сейчас они сойдутся по сигналу —

И не успеет выстрелить Дантес…

Не зря ж поэт мечтал служить гусаром!

И у барьера Пушкин не впервой!

Он подведет черту обидам старым —

За всех француз ответит головой.

Он им покажет – этой светской дряни, —

Как жжет сердца губительный свинец.

И д'Аршиак склонится к страшной ране

И, содрогнувшись, выдохнет: «Конец!»

Потом… Монарший гнев, чреда гонений,

Смятенье в сердце, ропот за спиной,

Но главное: он жил бы, русский гений,

Любил, писал…

Пускай такой ценой!

А мы бы знали, понимали с детства,

Что Пушкин прав…

А что бы мыслил он,

Обмолвившийся: «Гений и злодейство —

Две вещи несовместные…»

Я ищу девятнадцатый век

В подворотнях,

Как неярким апрелем припрятанный снег

От лучей посторонних.

Старый дом. В нем уже не зажжется окно:

Новоселье – поминки.

Мне шагать через век – от Бородино

До Ходынки.

Есть в модерне какой-то предсмертный надлом…

Переулки кривые.

Революция за поворотом. Потом

Сороковые.

Где-то рядом автомобили трубят

И дрожит мостовая.

Мне в глаза ударяет высокий Арбат.

Я глаза закрываю.

В заводском общежитии

жили крикливо и тесно,

Но зато как-то просто

и, я бы сказал, налегке.

Это был особняк,

очень дряхлый и неинтересный:

Старина ничего

не оставила в особняке.

Разве только сквозняк,

вероятно из старорежимных,

В коридорной системе

никак разобраться не мог,

Он выискивал запахи

давних времен

и кружил их…

А еще были в доме

паркет и лепной потолок,

Украшавшие прежде

чудесную бальную залу,

Что, к несчастью, была,

как жилищный вопрос, велика.

И ее поделили

так, чтоб каждой семье выпадало

Понемногу паркета старинного и потолка.

А потом все забылось.

Жильцы и не подозревали

Среди дымной стряпни,

беготни,

подметанья полов,

Что живут так обычно,

так непритязательно в зале,

Где давался, быть может,

один из последних балов.

Это выяснил я!

И, ужасно взволнованный этим,

Отложил на потом

все другие ребячьи дела,

И в течение дня,

до чертей надоевши соседям,

Разузнал, что за чудо

пропавшая зала была!

…В эту ночь мне приснился

какой-то блестящий военный,

На кого-то похожий

(но только лица нет на нем),

Он метался по комнате,

бился в фанерные стены,

И его эполеты

горели недобрым огнем.

А в потерянной зале,

за тонкой стеною невидим,

Замечательный бал:

звуки музыки, светская речь.

И несчастный военный,

на волю отчаявшись выйти,

Принимается саблей

преграду фанерную сечь.

Только стены стояли,

хотя от ударов трещали…

– Мальчик! Где же здесь выход?

(Сует мне в карманы рубли.)

Ах, княжна, так нельзя!

Пощадите!

Вы мне обещали:

Ведь мазурка моя!

Вы смеялись…

О, как вы могли?! —

Но ни слова в ответ.

Или он не расслышал ответа

Среди звуков мазурки.

Внезапно кончается бал.

Поцелуи, прощанья.

– Такому-то князю – карету! —

И со стоном «уехала!»

Странный военный пропал.

…Поутру я проснулся

в глубокой, недетской печали.

Чем-то вкусным тянуло

(наверное, был выходной).

В коридоре ходили.

Друзья за окошком кричали.

Мама нежно пытала,

что нынче такое со мной.

Клинки со свистом резали эпоху.

Стояло завтра на повестке дня.

Кроился мир на «хорошо» и «плохо»,

Чтоб самым лучшим наделить меня.

И веря в Маркса, как недавно в бога,

Красноармейцы брали города.

Опять тревога, но совсем немного

До счастья и свободного труда.

Отряд уходит: песня глуше, глуше…

Отбитый город в кумаче хорош!

Горели души и чадили души.

А души, их атакой не возьмешь.

А им, во зле приученным влачиться,

Им, за добро встававшим с топором,

Пришла пора учиться и учиться,

Учиться жить и царствовать добром.

Старичок бредет по новой улице

(Все дома равны, как на подбор),

Под ноги глядит себе – любуется:

Старый парк, особняки, собор.

Следом я иду,

сосредоточенно

Думая про ту, что всех милей.

Замечаю: домик скособоченный,

Несколько старинных тополей.

А за нами – мальчуган,

уверенно

Едущий на папе в детский сад,

Видит, как шумит большое дерево,

Срубленное год тому назад.

Отец и дед рыбачили вдвоем.