Был (час езды от Курского вокзала)

Известный лишь немногим водоем,

В котором потрясающе клевало.

И наступал счастливейший из дней

И я стоял дозорным при уловах,

И до смерти боялся окуней,

Огромных, неестественно лиловых.

Когда мы наш улов несли домой,

Прохожие с расспросами совались.

А дед с отцом рядили меж собой

О рыбинах, которые сорвались.

О! Были удивительно вкусны

Уловы те. От памяти немею…

А после про рыбалку снились сны

Такие,

что куда Хемингуэю!

Но так бывало только раз в году,

В конце весны.

От мая и до мая

Я ждал, не понимая, что расту,

Как до сих пор еще не понимаю.

…И по чему судить, что мы растем?

По счету дней, иль памяти былого,

Иль по тому, что умер водоем,

А дед уже не принесет улова?

Читая сказки – мучась, холодея,

Желая зла кощеям и ягам,

Я удивлялся, что и чародеи

Неравнодушны все-таки к деньгам!

А ведь у колдунов свои законы,

Им ведом всемогущества секрет:

Взмахнут рукою – прилетят драконы,

Шепнут – и грянет ливень из монет.

У магов на цепях томятся смерчи,

А их чертоги только снятся нам.

Но, видимо, платить по-человечьи

Приходится порой и колдунам…

По духу, по плоти, по сути —

Во всем, что природой дано,

Они очень добрые – л ю д и

И очень сердечные,

но

Их много,

их много на свете,

Их море – людей!

Оттого

Им трудно бывает заметить.

Заметить тебя,

одного…

Раз в год, в преддверье холодов,

Отводят воду из прудов.

И вот открыта память дна,

Душа пруда обнажена!

Дно вычистят. И лишь тогда

Сюда опять придет вода.

Младенческую память дна

Укроет мутная волна.

…А я бы не прожил и дня,

Когда б хоть раз вот так меня!

Очень хочется петь о России,

Будто светлая тягость во мне!

Много пели, но можно красивей.

Как весомы слова в тишине!

Вот и я начинаю: «Россия…»

Но едва первый звук раздался,

Обступают

иные по силе

Голоса. Голоса. Голоса.

И они горячее и выше

И, наверно, звучат искони.

Я меж ними свой голос не слышу

Ни к чему он,

когда есть они!

Я замолк и уже не посмею…

Здесь важнее молчание,

ведь

В этом случае слушать честнее

И весомее, нежели петь…

Я разбираю прожитую жизнь.

Чужой судьбы распутываю нити:

Вот здесь он посмелее окажись —

И все могло совсем иначе выйти.

И все б сложилось ярче и стройней,

Не увлекись он целями пустыми,

Не познакомься в одночасье с ней

И не рассорься ненароком с ними.

Здесь помешал какой-нибудь пустяк,

Там средь друзей запрятавшийся недруг.

А это вот задумано не так.

А это вот исполнено не эдак.

Чужая жизнь! Какая суета!

Как скроено и сшито неумело!

А жизнь моя, она не прожита

И потому логична до предела.

– Зачем вы пишете стихи?

Вы что же думаете,

строки

Способны исцелять пороки

И даже исправлять грехи?

Зачем вы пишете стихи?

Ну, хоть один

от ваших виршей

Стал добродетельней и выше?

Скажите прямо,

не тая.

– Один?

Конечно!

Это я…

Апрельские снега…

Апрельские метели

Опять леса накрыл тяжелый снегопад.

И это —

после птичьих трелей и капели,

Как будто времена попятились назад.

Но я везуч!

И здесь мне подфартило тоже.

И я возврат зимы

приветствовать готов:

Когда-нибудь скажу,

судьбу свою итожа,

Что весен было

больше, чем годов!

Не обожженные сороковыми,

Сердцами вросшие в тишину,

Конечно,

мы смотрим глазами

другими

На вашу большую войну.

Мы знаем по сбивчивым,

трудным рассказам

О горьком победном пути,

Поэтому должен хотя бы наш разум

Дорогой страданья пройти.

И мы разобраться

обязаны сами

В той боли,

что мир перенес…

Конечно,

мы смотрим другими глазами,

Такими же,

полными слез.

Мой переулок! Ты уже не тот:

Иные зданья, запахи и звуки…

И только маргариновый завод

Дымит, как будто не было разлуки.

И достают ветвями провода

Деревья, что мы с другом посадили…

Ну вот и воротился я туда,

Куда вернуться я уже не в силе.

Ну вот и оглядел свой старый дом,

Где так легко дружилось и мечталось,

Ну вот и убедил себя,

что в нем

Уж ничего от детства не осталось…

Спасибо, жизнь, за то, что ты добра!

За новизну, за нужные утраты,

За то, что все вокруг не как вчера…

Так легче понимать,

что нет возврата!

На Родине другие небеса!

Двадцатый век!

Ты этому виною,

Что можно за неполных три часа