Я ускорила шаг, чтобы не потерять его из виду, но поскольку все прохожие прятались от дождя под навесами и козырьками, пробирались вдоль стен, поплотнее к ним прижавшись и стараясь держаться под выступами балконов, вскоре мне пришлось махнуть рукой на ливень и, чтобы не упустить Казерту, шагать по центру тротуара. Торопясь вперед, Казерта проделал пируэт, чтобы не опрокинуть горшки и вазоны с цветами, выставленные перед лавкой флориста. Но ему не хватило ловкости, он споткнулся и налетел на дерево. На мгновение замер, словно приклеившись к стволу, потом резко отпрянул и пустился бежать. Непонятно, чего он боялся. Возможно, его напугала встреча с дядей Филиппо. Возможно, эти два старика, будто вступив в игру, решили инсценировать эпизод из молодости: один удирал, другой преследовал. Я представила, как дядя Филиппо настигает Казерту и у них происходит стычка на мостовой под проливным дождем… они дерутся, то и дело падают. Я не знала, как поступила бы, случись такое, что почувствовала бы.

На перекрестке улиц Скарлатти и Луки Джордано я поняла, что потеряла Казерту. Стала озираться по сторонам в поисках дяди Филиппо, но его тоже не было видно. Тогда я перешла на другую сторону Скарлатти – транспорт стоял, вытянувшись длинным хвостом до самой площади Ванвителли, – и зашагала вверх по мостовой, до первого поворота. По небу пробегали раскаты грома, похожие на сухой треск разрываемой ткани, но молний не было. В конце улицы Мерлиани я разглядела Казерту – он стоял под хлесткими струями дождя у белой стены парка, что окружал виллу Флоридиана, под сине-красной металлической вывеской. Я было бросилась в ту сторону, но из-под навеса крыльца вдруг выскочил какой-то юнец, схватил меня за руку и, смеясь, сказал на диалекте: “Ну куда же ты несешься? Хоть обсохни сперва!” Он сжал мне руку так сильно, что стало больно ключице; я поскользнулась. И упала бы, не окажись поблизости мусорного бака, к которому меня отбросило. Оттолкнувшись от него, я с трудом поймала равновесие и, к своему удивлению, разразилась диалектной бранью. Когда я наконец добежала до стены, опоясывавшей парк, Казерта уже успел спуститься вниз по улице и был в нескольких метрах от фуникулера, который тогда ремонтировали.

Я остановилась, чувствуя, как бешено колотится сердце. Казерта перешел на шаг и двигался вдоль платановой аллеи, огибая припаркованные слева машины. Мужчина ковылял, по-прежнему сгорбившись, походка была усталой и тяжелой, но он, однако, проявлял поразительную для человека его возраста выносливость. Наконец, совсем выбившись из сил и задыхаясь, Казерта прислонился к заграждению стройплощадки. Он почти согнулся пополам; казалось, прямо из его седой головы торчит ось строительных лесов с табличкой: “Ведутся работы по реконструкции фуникулера Кьяйа на станции “Площадь Ванвителли””. Я не сомневалась, что запас его сил иссяк и дальше он уже не двинется, однако внезапно Казерту словно что-то встревожило. Он толкнул плечом заграждение, как будто хотел пробить его, и, на самом деле пробив, нырнул в дыру. Я огляделась, стараясь понять, что же его испугало, – в надежде, что причиной страха стал мой дядя. Но нет. С улицы Бернини бежал под дождем Полледро, встреченный мной в магазине сестер Восси. Он кричал что-то Казерте, то призывая остановиться, то принимаясь грозить ему рукой.

Казерта колебался, озираясь вокруг и соображая, куда лучше направиться. Похоже, в итоге он решил спасаться тем же путем, каким пришел сюда, и рванулся вниз по улице Чимароза, – но тут заметил меня. Он замер, откинул со лба седые пряди и словно бы приготовился встретиться лицом к лицу с Полледро или со мной. Прижимаясь спиной к заграждению, он скользнул вдоль стройплощадки, потом мимо припаркованной у тротуара машины. Я побежала в его сторону; навстречу мне мчался Полледро: он будто катился на коньках по серой, отливавшей блеском металла мостовой – крупный, внушительного сложения, он тем не менее двигался легко и проворно; за его спиной виднелся желтый остов конструкции, громоздившейся на площади Ванвителли. Внезапно объявился и мой дядя. Он вышел из кафе, где, похоже, и сидел все это время. Увидев меня, он засеменил под дождем мне навстречу, напустив на себя деловитый, важный вид. Полледро не успел вовремя заметить дядю Филиппо и налетел на него. Оба вскрикнули от неожиданного столкновения и принялись помогать друг другу подняться, что только мешало им встать на ноги. Воспользовавшись моментом, Казерта стремглав бросился в белесый, сверкающий дождем коридор улицы Санфеличе, лавируя между людьми, которые прятались от дождя под козырьком входа на фуникулер.

Собрав остаток сил, я побежала следом, пробираясь сквозь толпу, пережидавшую дождь на станции фуникулера, которая была вся в подтеках от размокшей строительной пыли. Фуникулер готовился тронуться с места, и пассажиры теснились, проталкиваясь к компостерам. Казерта уже успел пробить билет и теперь спускался по ступенькам; он то и дело останавливался, оборачивался, на лице его читалась настороженность, он шептал что-то на ухо пассажирам, шедшим с ним рядом. А может, он разговаривал сам с собой, стараясь, однако, не слишком повышать голос, и при этом жестикулировал, воздев указательный палец. Так и не дождавшись ответа того, к кому он обращался, Казерта снова принимался спускаться.

Купив билет, я поспешила к вагонам фуникулера, освещенным яркими желтыми лампочками. Вагонов было два, и я не успела заметить, в какой из них сел Казерта. Я дошла до середины второго вагона, так и не разглядев его в толпе, и, приняв решение ехать, стала протискиваться внутрь. Было душно, воздух отяжелел от запахов пота и мокрой одежды. Я огляделась вокруг в поисках Казерты. Увидела Полледро – он спускался, прыгая через две ступеньки; за ним торопился мой дядя и что-то кричал. Едва они успели войти в первый вагон, как двери захлопнулись. Спустя несколько секунд оба появились в торцевом окне: разъяренный Полледро высматривал в толпе того, кто от него скрылся, а дядя Филиппо стоял, схватив его за руку. Фуникулер тронулся.

Эти новые вагоны были совсем не такими, как те, в которых я ездила девочкой. От старых сохранились только общие очертания – теперь вагоны стали угловатыми, с тупым носом, так что казалось, будто фуникулер поедет задом наперед. Впрочем, когда он стал спускаться сквозь пелену дождя, я услышала знакомые с детства поскрипывания, почувствовала все те же встряхивания и толчки. Подвешенные к стальному тросу вагоны скользили вниз вдоль склона со скоростью, не сравнимой с той, на какую они были способны прежде, когда фуникулер двигался размеренно, чинно, громыхая и вздрагивая. Теперь, с появлением подземных тоннелей, пронизавших холм насквозь, поездка напоминала грубую внутривенную инъекцию. Я испытала горечь, ощутив, как тускнеют и блекнут воспоминания о путешествиях на фуникулере с Амалией в ту пору, когда она зарабатывала шитьем уже не перчаток, а одежды для состоятельных людей Вомеро[5], и отвозила им туда заказы, прихватив с собой и меня. Прежде чем ехать, мама долго прихорашивалась, чтобы выглядеть не менее респектабельной, чем женщины, для которых она шила. Я же была худой и похожей на оборванку – по крайней мере, так мне казалось. В вагоне я сидела рядом с ней на деревянной скамейке, держа на коленях аккуратно сложенное, чтобы не помялось, платье; оно было обернуто коричневой бумагой, заколотой по уголкам булавками. Это платье Амалия либо везла недошитым на примерку, либо только что закончила. Коленями и животом я чувствовала этот сверток и держала его бережно, ведь там внутри было сокровенное – запах и тепло моей мамы. Это сокровенное я впитывала каждой клеточкой кожи, соприкасавшейся с коричневой бумагой. Волны сладкой тоски по материнскому теплу, сокрытому внутри свертка, накатывали в такт ходу вагона, который то и дело вздрагивал и подскакивал.