А обидно было бы, случись всё это, когда мы были бы наполпути к потолку… – пронеслась в сознании Волкодава совершенно неуместнаямысль.

Быть может, первоначальный обвал, уничтоживший внешнююполовину тоннеля, запрудил-таки речку и вода, не находя выхода, взялась ретиворазмывать основания ледяных стен? Или то первое сотрясение оказалось стольсильным, что поколебало столетнее равновесие всего ледникового языка и теперьон давал трещину за трещиной, разваливаясь на ломти, неотвратимо обрушиваясьсам в себя, заполняя внутренние пустоты – так, словно некто огромный шагал понему снизу вверх, топча и проминая иссечённую разломами бело-голубуюповерхность?..

Шамарган и Винитар были уже на ногах. Волкодав подлетел кним, как раз когда пещеры достиг особенно сильный удар, – и купол,нависший над Понором, раскололся. Теперь обломки сыпались градом. Чудесаледового зодчества на глазах превращались в рои метательных копий, жаждущихкрови. Крови нечестивцев, оскорбивших созерцанием не предназначенное длясмертного взгляда. Шамарган вскинул над головой многострадальный Волкодавовмешок – авось тот, надёжно сработанный мастером, делавшим в своё время щиты,продержится ещё хотя бы немного. Трое мужчин перед лицом смерти по-братскисхватились друг за дружку, не понимая зачем, просто потому, что иначе былосовсем невозможно. Трещина очертила ледяной потолок как раз там, где собиралсяпрорубать его Волкодав: он действительно угадал самое слабое место. Трещинарасширилась, и новый толчок сбросил вниз округлую крышку. Она упала по тусторону Понора и рассыпалась, обдав белыми крошками стены. В лица людям дохнуловетром и ледяной пылью. Волкодав вскинул глаза и успел рассмотреть высоко надсобой кружок чистого неба.

И в этом кружке – три вершины, три горных зубца.

Потом вся правая стена подалась, дрогнула и начала падать.

Ему показалось, она падала медленно-медленно.

Прозрачные клыки сосулек, которые он не так давно собиралсязапомнить и унести с собой для мысленного любования, хищно и величественнозапрокидывались… целясь как раз туда, где они трое стояли. И спасения не былоникакого. Ни увернуться, ни отскочить – некуда.

Разве что…

Мыш упал на голову Волкодаву и что было мочи вцепилсякоготками ему в волосы: “Я с тобой! Делай, хозяин!..”

И Волкодав сделал. Единственное, что ему ещё оставалось. Оншагнул вперёд, через гладкий ледяной край, в темноту и ничто. Двое спутников, скоторыми они держали друг дружку за плечи, шагнули вместе с ним до тогослаженно и согласно, словно так тому и следовало быть.

Через долю мгновения пещера за их спинами пересталасуществовать. И на том обвал прекратился. Великанская пасть захлопнулась,схватив пустоту.

* * *

У Хономера было припасено с собой вполне достаточно зерна,муки и печёного хлеба – тех самых нечерствеющих походных лепёшек, которыми такславился кочевой Шо-Ситайн. Не говоря уже о сушёном мясе, приправах и соли:жрец-Радетель, вообще-то способный месяцами держаться на горстках молотогоячменя, на сей раз оставил привычку путешествовать налегке, желая, как ужеговорилось, явить диким горцам державную мощь и величие своего храма.

К его превеликой досаде, ночной потоп, превративший влипкие, забитые грязью комья жреческое облачение и богослужебные книгиХономера, не пощадил и съестного, чем нанёс святому делу, пожалуй, даже большийурон. Именно так: богато расшитые красно-зелёные ризы можно было отстирать ивысушить на ветру, что же до книг, то написанное на погибших страницах Хономери так знал наизусть до последнего слова… А вот хлеб, мясо и крупа оказалисьнепоправимо утрачены. Всего через сутки с небольшим после ночёвки возле ЗимнихВорот, когда, с неисчислимыми трудностями выбравшись на плато Алайдор, Хономеровпоезд наконец-то обосновался для новой стоянки на относительно сухом и надёжномбуфе, жрец заставил валившихся от усталости людей сперва всё-таки разобратьмокрые вьюки на просушку. Тут-то и оказалось, что все запасы снеди, кроме зернадля животных, успели насквозь прорасти плесенью. Чёрной, склизкой плесенью,тошнотворной даже на вид.

И это в лютом холоде, посреди лениво тающего снега, закакие-то несчастные сутки, да в плотных кожаных сумах и мешках, наглухозакупоренных именно от таких вот случайностей! Необъяснимо…

Тем не менее траченное плесенью осталось только выброситьназемь. Есть что-либо, опоганенное чёрной паршой, даже после варки в котле,значило наверняка отравиться, – бывалые походники знали это из опыта.Между прочим, у них и котлов-то оставалось едва половина. Остальные валялисьсейчас на камнях где-то внизу, смытые всё тем же потоком. Кутаясь в плащ,Хономер угрюмо смотрел, как мешок за мешком отправлялся в клокочущий каменистыйразмыв, и сквозной ветер, по-прежнему тянувший со стороны гор, насвистывал емув ухо: возвращайся, жрец. Возвращайся назад!..

Он подумал о стеклянном светильничке, которого, сколько онни шарил мёрзнущими руками по затопленному полу шатра, отыскать так и неудалось. Должно быть, прокудливая вода вытащила его наружу и похоронила вгрязи. Вот так ложатся в землю самые неожиданные предметы; другие люди случайнонаходят их сто лет спустя и потом долго гадают, что это за вещь и каким образомявная принадлежность учёного могла очутиться посередине дикой страны. Светильничкабыло жалко, но Хономер понимал: сколько ни отводи душу хоть ругательствами,хоть молитвой, утраченное от этого не вернётся. Значит, надо оставить прошлоепрошлому и жить дальше.

И уж возвращаться в Тин-Вилену, испугавшись происковнедоброжелательных алайдорских божков, он ни в коем случае не собирался. Пустьнашёптывают голосом ветра любые предостережения и угрозы, он их не послушает.Если на то пошло, после гибели книг до конца путешествия ему вряд ли придётсячитать. Да и записи делать, поскольку запас чистых листов, даже если просохнет,будет годен только в костёр. А значит, потеря светильничка становится не такойуж обидной. Вполне можно подождать несколько недель. А там договориться скупцом, едущим в Галирад, и заказать новый…

– Нужно поохотиться, – сказал он Ригномеру. –Отправимся завтра с утра.

Дичь, водившаяся на плато Алайдор, не то чтобы поражалаизобилием, но всё-таки давала пропитание и пастухам, и купцам из торговыхкараванов, направлявшихся в итигульские горы. Здесь встречались и зайцы, ижирные куропатки, и олени, и разное другое зверьё. Пронёсшееся ненастье,однако, заставило живность попрятаться, и Хономер выехал на охоту, в основномнадеясь высмотреть мохнатого горного быка, известного своим безразличием кнепогоде.

Эти животные были несомненными прародителями местногоотродья коров, дававшего оседлым шо-ситайнцам молоко, мясо, навоз для топлива иудобрения, необыкновенно прочные шкуры и обильную шерсть, пригодную на войлок ипряжу. Дикие быки отличались от домашних разве что однообразием масти – былиони сплошь бурыми, под цвет каменных осыпей, с чёрными гривами и чёрнымиметлами роскошных хвостов, – да ещё более тяжёлыми головами в сущих шлемахрогов, сраставшихся над низкими лбами. Никакому хищнику не было приступа когромному зверю, превосходившему в холке человеческий рост и вдобавокспособному с лёгкостью одолевать кручи, по виду доступные разве что для горныхкозлов. Наверное, из-за этого быки и не усматривали для себя особой опасности,когда чуткие носы или даже близорукие глаза различали подходивших людей. К томуже, по мнению охотников, промышлявших на Алайдоре, горный бык был доневозможности туп. Однажды уцелев, он не только ничему не учил народившихсятелят, но даже и сам не мог научиться: при новой встрече с человеком вёл себя вточности как впервые. Если б не подобное скудоумие, быть, бы ему, с его-тосилой и ловкостью, противником грозней всякого мономатанского тигра!