Только тут начал спадать угар охотничьей страсти, кем-тословно бы исподволь подогретый в душе Хономера. Он огляделся, трезвея, и понял,что потерял быка безвозвратно. Никакое “последнее усилие” уже не поможет к немуподобраться на выстрел. И вообще следовало бы ему это уразуметь ещё полдняназад, после первой же гривы, на худой конец, после второй. Не уразумел…

А теперь и сказать толком не взялся бы, сколько таких гривотделяло его от полянки, где они с Ригномером расстались.

Хономер остановился на взгорке, нахмурился и сказал себе,что сделал ошибку. Ошибки он не привык прощать никому, себе же – всех менее. Заних следовало наказывать, чтобы в другой раз останавливала память, чтобы быловпредь неповадно. Вот он и накажет. Он будет идти, если понадобится, хоть целуюночь, но не даст себе отдыха, пока не вернётся к стоянке. И в дальнейшем, когдаслучится необходимость охотиться, он не станет участвовать. Не сумел вовремяостановиться – сиди в палатке. Лучше бы он сейчас у костра книги сушил!..

С отвращением вспомнив безумный азарт, совсем недавновладевший его душой, – да как мог он, жрец, до такой степени поддатьсяему, что явное помрачение даже представлялось ему вполне естественным ипрекрасным?… – Избранный Ученик повернулся туда-сюда, силясь хоть что-нибудьрассмотреть в сгустившейся темноте, утратившей обманчивую сумеречнуюпрозрачность… и вот тут сердце у него упало уже по-настоящему. Вместо того,чтобы воспользоваться последними отблесками света и наметить дорогу назад, он…понял, что вообще не представляет, с какой стороны забрался сюда. Оттуда? Илиоттуда?.. Очертания валунов, которые он про себя числил приметными,расплывались, становясь одинаковыми. Хономер опустился на корточки, наполовинуощупью отыскивая свои собственные следы, но и тут его ждала неудача. Снег таял– и кто, не обладая достаточным обонянием, взялся бы утверждать, где тут ямкаот потревоженного камня, а где – расплывшийся след от ноги?..

Истинной черноты ночь не сулила. При ясном небе она была бывполне достаточно светлой. Но толстая пелена туч не допускала к земле сияниедалёкого солнца, преломлённое и задержанное небесными сферами. И она же недавала рассмотреть звёзды, могущие указать путь. Над Алайдором виталопризрачное подобие света. Оно вроде бы и позволяло что-то видеть кругом, но такскрадывало выступы и углы, что напряжённый глаз видел не столькодействительное, сколько желаемое, и, конечно, обманывался. И это было, пожалуй,ещё опаснее, чем пытаться пробираться в полной темноте.

Тогда-то на Хономера, что называется, навалилось всё сразу.И усталость, от которой ноги попросту отказывались идти, и холод, тысячами иглпронизавший единственную рубашку, мокрую от талой жижи и пота, и… чего уж там –страх, вызванный осознанием, что охота из просто неудачной грозила статьпо-настоящему смертоносной. Сколько таких же добытчиков, радостно спешивших последу, в итоге либо замёрзло, либо сорвалось с кручи на камни, либо потревожилоопасного хищника и не сумело отбиться? И кто сказал, будто он, Хономер, чем-толучше этих бедняг и, оставшись один в холодной ночи, почему-то не подлежитсходной судьбе?..

Так нашёптывал склонный к осторожности разум. Он призывалХономера устроить какой удастся ночлег – и благодарить Предвечного, если хотябы удастся продержаться до утра, не застыв насмерть. Разуму, однако,противоречила неукрощённая гордость. Она властно повелевала исполнить зарок онемедленном возвращении, и ей некоторым образом придавал силы холод. Хономерпредставил себе, как забьётся куда-нибудь под валун, где будет так же мокро,как и повсюду кругом, и за шиворот немедленно потечёт холодная влага, и онбудет, трясясь, обнимать себя руками в тщетной попытке не допустить к телу хотябы ветер…

Мысль о подобном ночлеге заставила его содрогнуться. Нет уж.Лучше справиться с усталостью и всё время шагать.

– Святы Близнецы, прославленные в трёх мирах… – начал онмолитву, опустившись на колени и уже не заботясь о выборе верного направления –лицом к Тар-Айвану, – ибо это не представлялось возможным. Он больше неимел никакого понятия, где север, где юг. – И Отец Их, Предвечный иНерождённый…

Его молитва была исполнена того сердечного жара, которыйявляют, пожалуй, только сильно провинившиеся перед своими Богами и самымискренним образом стремящиеся поправить содеянное. При этом в глубине душиХономер полагал, что его прегрешение было всё же не таково, чтобы карать занего лютой смертью от холода или в когтях у проголодавшейся горной росомахи. Ипотому он смиренно просил у Богов не избавления, но верного пути назад, клагерю, дабы его жреческое служение могло быть продолжено.

Святые слова, давно и непоколебимо памятные наизусть,показались ему исполненными нового и великого смысла. Он поднялся с колен,чувствуя, как отступают, лишаясь власти над ним, страх и чёрное одиночество.Хранящая длань Предвечного была по-прежнему простёрта над его головой. Хономервновь огляделся, и на сей раз ему словно промыли глаза. В сером морокеотчётливо вырисовалась скала с гранёной, словно обтёсанной, макушкой, которуюон запомнил, поднимаясь сюда. И как только он умудрился не рассмотреть еёпрежде? Наверное, от усталости и испуга. Хономер вызвал в памяти карту Алайдораи немедленно со всей определённостью понял, куда именно его занесло. Правда,если принимать его догадку как истинную, получалось, что, молясь, он стоял кТар-Айвану не лицом, а совсем другим местом, тем, которое не принято упоминать,но это уже не имело значения. Ибо разве не было сказано, что искренняя молитвавсегда достигнет Небес, в каком бы малоподходящем месте ни довелось еёвозносить?! Главное – его Услышали. А стало быть, вернуться назад будет вовсене трудно, надо только идти и терпеть, терпеть и идти.

Как, собственно, он и замышлял, отмеривая себе должноенаказание. Ходить он умел. Терпеть – тоже.

Хономер встряхнулся, поправил за спиной не нужный болеесамострел. И бодро стал спускаться с горушки.

Надо будет по возвращении отметить её на карте и назватькак-нибудь подходяще. К примеру, “Молитвенный Холм”…

Он подумал о том, что эта горушка, ныне безымянная, ещёможет со временем сделаться настоящей святыней среди его последователей. Иулыбнулся в потёмках.

* * *

Избранный Ученик шагал всю ночь напролёт, спускаясь враспадки и вновь поднимаясь на каменистые гривы, каждая из которых казалась емувдвое выше и отвеснее предыдущей. Прёодолённые отроги он не считал, да и немного толку подсчитывать то, чему всё равно не знаешь числа. Иногда зрение, даи самый разум Хономера заволакивал непроглядный туман. Когда он рассеивался,жрец с некоторым удивлением обнаруживал, что тело, оказывается, продолжалодействовать само по себе и он всё ещё куда-то брело, шатаясь, как пьяное. ТогдаХономер начинал петь священные гимны. Хотя бы шёпотом (на большее сил уже небыло), но всё-таки вслух. Благо помнил их великое множество ещё со времённачала своего Ученичества.

В тревожной ночи пролегает мой путь,

Дай силу, Предвечный, с него не свернуть…