Выбирай, шептал внутренний голос. Выбирай, не то они выберутза тебя, они вырвут тебя из этого непонятного места, как врачи вынимают ребенкаиз утробы матери посредством кесарева сечения.

А затем к нему приблизилось лицо Сары – она находиласьгде-то рядом, однако ее лицо было не таким ярким, как другие склоненные над нимлица. Она должна была быть где-то здесь, встревоженная и испуганная. Теперь онапочти принадлежала ему. Он это чувствовал. Он собирался просить ее руки.

Вернулось чувство беспокойства, более сильное, чемкогда-либо, и теперь оно было связано с Сарой. Но еще сильнее было желаниеобладать ею, и Джонни принял решение. Он повернулся спиной к темноте, а когдапозже оглянулся, темнота исчезла; рядом со стулом – ничего, кроме гладкой белойстены комнаты, в которой он лежал. Вскоре он начал понимать, где находится, –конечно же, в больничной палате. Темный проход почти не остался в памяти, хотяи не забылся окончательно. Но более важным, более насущным было другое: он –Джон Смит, у него есть девушка по имени Сара Брэкнелл, и он попал в страшнуюавтомобильную катастрофу. Наверное, ему повезло, раз он жив, и хорошо бы еще непревратиться в калеку. Возможно, его привезли в городскую больницу Кливс Милс,но скорее всего это «Ист-Мэн медикэл сентр». Он чувствовал, что пролежал здесьдолго – может, он находился без сознания целую неделю или дней десять. Поравозвращаться к жизни.

Пора возвращаться к жизни. Именно об этом думал Джонни,когда все стало на свои места и он открыл глаза.

Было 17 мая 1975 года. Его соседа по палате, мистераСтаррета, давно уже выписали с наказом совершать прогулку в две мили ежедневнои следить за едой, чтоб уменьшить содержание холестерина. В другом конце палатылежал старик, проводивший изнурительный пятнадцатый раунд схватки с чемпионом втяжелом весе – раковой опухолью. Он спал, усыпленный морфием. Больше в палатеникого не было. 3.15 пополудни. Экран телевизора светился зеленоватым светом.

– Вот и я, – просипел Джонни, ни к кому не обращаясь. Егопоразила слабость собственного голоса. В палате не было календаря, и он не могзнать, что отсутствовал четыре с половиной года.

Минут через сорок вошла сестра. Приблизилась к старику,сменила капельницу, заглянула в туалет и вышла оттуда с голубым кувшином изпластика. Полила цветы старика. Возле его кровати было с полдюжины букетов имного открыток с пожеланиями выздоровления, стоявших для обозрения на столике ина подоконнике. Джонни наблюдал, как она ухаживала за стариком, но не испытывалникакого желания еще раз заговорить.

Сестра отнесла кувшин на место и подошла к койке Джонни.Собирается перевернуть подушки, подумал он. На какое-то мгновение их взглядывстретились, но в ее глазах ничто не дрогнуло. Она не знает, что я проснулся.Глаза у меня были открыты и раньше. Для нее это ничего не значит.

Она подложила руку ему под шею. Рука была прохладная иуспокаивающая, и в этот миг Джонни узнал, что у нее трое детей и что у младшегопочти ослеп один глаз год назад, в День независимости. Несчастный случай вовремя фейерверка. Мальчика зовут Марк.

Она приподняла голову Джонни, перевернула подушку и уложилаего вновь. Сестра уже стала отворачиваться, одернув нейлоновый халат, но затем,озадаченная, оглянулась. Очевидно, до нее дошло, что в глазах больногопоявилось нечто новое. Что-то такое, чего раньше не было.

Она задумчиво посмотрела на Джонни, уже снова почтиотвернулась, когда он сказал:

– Привет, Мари.

Она застыла, внезапно зубы ее резко клацнули. Она прижаларуку к груди, чуть ниже горла. Там висело маленькое золотое распятие.

– О боже, – сказала она. – Вы не спите. То-то я подумала,что вы сегодня иначе выглядите. А как вы узнали мое имя?

– Должно быть, слышал его. – Говорить было тяжело, ужаснотяжело. Пересохший язык едва ворочался.

Она кивнула.

– Вы уже давно приходите в себя. Я, пожалуй, спущусь вдежурку и позову доктора Брауна или доктора Вейзака. Они обрадуются, что выпроснулись… – На какое-то мгновение сестра задержалась, глядя на него с такимоткровенным любопытством, что ему стало не по себе.

– Что, у меня третий глаз вырос? – спросил он.

Она нервно хихикнула:

– Нет… конечно, нет. Извините.

Его взгляд остановился на ближайшем подоконнике ипридвинутом к нему столике. На подоконнике – большая фиалка и изображениеИисуса Христа – подобного рода картинки с Христом любила его мать, на нихХристос выглядел так, будто готов сражаться за команду «Нью-йоркские янки» илиучаствовать в каком-нибудь легкоатлетическом соревновании. Но картинка была…пожелтевшей. Пожелтевшая, и уголки загибаются. Внезапно им овладел удушающийстрах, будто на него накинули одеяло.

– Сестра! – позвал он. – Сестра!

Она обернулась уже в дверях.

– А где мои открытки с пожеланиями выздоровления? – Емувдруг стало трудно дышать. – У соседа вон есть… неужели никто не присылал мнеоткрыток?

Она улыбнулась, но улыбка была деланной. Как у человека,который что-то скрывает. Джонни вдруг захотелось, чтобы она подошла к койке.Тогда он протянет руку и дотронется до нее. А если дотронется, то узнает все,что она скрывает.

– Я позову доктора, – проговорила сестра и вышла, прежде чемон успел что-то сказать. Он испуганно и растерянно взглянул на фиалку, навыцветшую картинку с Иисусом. И вскоре снова погрузился в сон.

– Он не спал, – сказала Мари Мишо. – И говорил связно.

– Хорошо, – ответил доктор Браун. – Я вам верю. Если разпроснулся, проснется опять. Скорее всего. Зависит от…

Джонни застонал. Открыл глаза. Незрячие, наполовинузакатившиеся. Но вот он вроде бы увидел Мари, и затем его взглядсфокусировался. Он слегка улыбнулся. Но лицо оставалось угасшим, будтопроснулись лишь глаза, а все остальное в нем спало. Ей вдруг показалось, что онсмотрит не на нее, а в нее.

– Думаю, с ним все будет в порядке, – сказал Джонни. – Кактолько они очистят поврежденную роговицу, глаз станет как новый. Должен стать.

Мари от неожиданности открыла рот, Браун посмотрел на неевопросительно:

– О чем он?

– Он говорит о моем сыне, – прошептала она. – О Марке.

– Нет, – сказал Браун. – Он разговаривает во сне, вот и все.Не делайте из мухи слона, сестра.

– Да. Хорошо. Но ведь он сейчас не спит, правда?

– Мари? – позвал Джонни. Он попробовал улыбнуться. – Я,кажется, вздремнул?