– Ему и без того будет трудно примириться с мыслью, что он,точно лампочка, был выключен на четыре с половиной года. Мы не знаем, сможет лион снова ходить, несмотря на помощь врачей. Мы лишь знаем, что предстоитоперация на связках, если еще он захочет; об этом сказал Вейзак. И, наверно, неодна операция. И снова терапия, и все это грозит ему адовой болью. Так чтозавтра ты будешь просто его матерью.

– Не смей так со мной разговаривать! Не смей!

– Если ты начнешь свои проповеди, Вера, я вытащу тебя заволосы из палаты.

Она вперила в него взгляд, бледная и дрожащая. В ее глазахборолись радость и ярость.

– Одевайся-ка, – сказал Герберт. – Нам нужно ехать.

Весь долгий путь в Бангор они молчали. Они не испытывалисчастья, которое должны были бы оба испытывать; Веру переполняла горячая,воинственная радость. Она сидела выпрямившись, с Библией в руках, раскрытой надвадцать третьем псалме.

На следующее утро в четверть десятого Мари вошла в палату кДжонни и сказала:

– Пришли ваши родители. Вы хотите их видеть?

– Да, хочу. – В это утро он чувствовал себя значительнолучше и был более собранным. Но его немного пугала мысль, что он сейчас ихувидит. Если полагаться на воспоминания, последний раз он встречался сродителями около пяти месяцев назад. Отец закладывал фундамент дома, которыйтеперь, вероятно, стоит уже года три или того больше. Мама подавала ему фасоль,приготовленную ею, яблочный пирог на десерт и кудахтала по поводу того, что онпохудел.

Слабыми пальцами он поймал руку Мари, когда та собираласьуйти.

– Как они выглядят? Я имею в виду…

– Выглядят прекрасно.

– Что ж. Хорошо.

– Вам можно побыть с ними лишь полчаса. И немного ещевечером, если не очень устанете, после исследований в неврологии.

– Распоряжение доктора Брауна?

– И доктора Вейзака.

– Хорошо. По крайней мере пока. Не уверен, что я позволю имдолго меня щупать и колоть.

Мари колебалась.

– Что-нибудь еще? – спросил Джонни.

– Нет… не сейчас. Вам, должно быть, не терпится увидетьваших. Я пришлю их.

Он ждал и нервничал. Вторая койка была пуста; раковогобольного убрали, когда Джонни спал после укола.

Открылась дверь. Вошли мать с отцом. Джонни пережил шок итут же почувствовал облегчение; шок, потому что они действительно постарели;облегчение, потому что не намного. А если они не так уж изменились, вероятно,то же самое можно сказать и о нем.

Но что-то все-таки в нем изменилось, изменилось бесповоротно– и эта перемена могла быть роковой.

Едва он успел так подумать, как его обвили руки матери,запах ее фиалковых духов ударил в нос, она шептала:

– Слава богу, Джонни, слава богу, что ты очнулся, славабогу.

Он тоже крепко обнял ее, но в руках еще не было силы, онитут же упали – и вдруг за несколько секунд он понял, что? она чувствует, что?думает и что? с ней случится. Потом это ощущение исчезло, растворилось, подобнотемному коридору, который ему привиделся. Когда же Вера разомкнула объятия,чтобы взглянуть на Джонни, безудержная радость в ее глазах сменилась глубокойозабоченностью. Он непроизвольно произнес:

– Мам, ты принимай то лекарство. Так будет лучше.

Глаза матери округлились, она облизнула губы – Герберт былуже около нее, он еле сдерживал слезы. Отец похудел – не настолько, насколькопоправилась Вера, но все же заметно. Волосы у него поредели, однако лицоосталось таким же – домашним, простым, дорогим. Он вытащил из заднего кармана большойцветной платок и вытер глаза. Затем протянул руку.

– Привет, сынок, – сказал он. – Я рад, что ты опять с нами.

Джонни пожал ее как можно крепче; его бледные и безжизненныепальцы утонули в широкой руке отца. Джонни смотрел по очереди на родных –сначала на мать, одетую в просторный темно-синий брючный костюм, потом на отца,приехавшего в поистине отвратительном клетчатом пиджаке, который подошел быскорее продавцу пылесосов в Канзасе, – и залился слезами.

– Извините, – сказал он. – Извините, это просто…

– Поплачь, – сказала Вера, садясь на кровать рядом с ним.Лицо ее дышало спокойствием, сияло чистотой. Сейчас в нем было большематеринского, чем безумного. – Поплачь, иногда это лучше всего.

И Джонни плакал.

Герберт сообщил, что тетушка Жермена умерла. Верарассказала, что наконец-то есть деньги на молельный дом в Паунале и месяцназад, как только оттаяла земля, началось строительство. Герберт добавил, чтопредложил было свои услуги, но понял – честная работа заказчикам не по карману.

– Просто ты неудачник, – сказала Вера.

Они помолчали, потом Вера заговорила вновь:

– Надеюсь, ты понимаешь, Джонни, что твое выздоровление –божье чудо. Доктора отчаялись. У Матфея в главе девятой сказано…

– Вера, – предостерегающе произнес Герберт.

– Конечно, то было чудо, мама. Я знаю.

– Ты… ты знаешь?

– Да. И хотел бы поговорить с тобой об этом… послушать твоисоображения на сей счет… только дай мне встать на ноги.

Она уставилась на него с открытым ртом. Джонни посмотрелмимо нее на отца, и на какое-то мгновение их взгляды встретились. Джоннипрочитал в глазах отца облегчение. Герберт едва заметно кивнул.

– Обратился! – громко воскликнула Вера. – Мой мальчик обратился!О, хвала господу!

– Вера, тише, – сказал Герберт. – Хвали господа потише, покаты в больнице.

– Не понимаю, мама, неужели найдутся люди, которые не увидяттут чуда. Мы с тобой еще вдоволь поговорим об этом. Вот только выздоровлю.

– Ты вернешься домой, – сказала она. – В дом, где вырос. Япоставлю тебя на ноги, и мы будем молиться о том, чтобы на всех снизошлаблагодать.

Он улыбался ей, но уже через силу.

– Ясное дело. Мам, ты не сходишь в дежурку к сестрам?Попроси Мари – пусть принесет какого-нибудь сока. Или имбирного пива. Кажется,я отвык говорить, и горло у меня…

– Конечно, схожу. – Она поцеловала его в щеку и встала. –Боже, как ты похудел. Я позабочусь о том, чтобы ты поправился, когда возьмутебя домой. – Она вышла из комнаты, напоследок бросив победоносный взгляд наГерберта. Они услышали удаляющийся стук ее туфель.