– Александр Сергеевич, помогите Анне найти книгу, которую она ищет для вас, – прощебетала Зизи.

– Помогу… – со строгостью в голосе сказал Пушкин, – но вначале вы должны доложить мне, как дела с «Горе от ума». Вы его переписали?..

– Аня заканчивает…

– Клякс много насажали?

– Нет, всего лишь две… Да и тех не видно, я их аккуратно слизала.

– Ладно, тогда помогу… Что за книгу ищите?..

– Всем все бросать… Никаких книг… – раздался голос хозяйки. – Все в зал, блины стынут…

Снова раздался шум, смех, топот ног… Здесь уже был настоящий цветник женской молодежи, вместе с ними отец Герасим, по кличке Шкода, и молодой барон Вревский, сосед тригорских обитательниц.

Высокой стопкой дымились блины. Прасковья Александровна была хлебосольной хозяйкой, любила угостить. На всю округу славились ее наливки, травники, квасы, соленья, варенья… Пушкин шутил, что ее наливки и травники могут и мертвого на ноги поставить…

Батюшка перед трапезой сотворил молитву, благословил брашна, и все дружно принялись за угощение.

– Александр Сергеевич, и вы, батюшка, не отведаете ли наливки или травника? Кто чего хочет? – с радушием в голосе обратилась Прасковья Александровна к гостям.

– Если можно, хозяюшка, – смущаясь, поговорил попик, – мне, как всегда.

– Конечно, батюшка!.. Наливайте сами… Не заставляйте себя угощать… Александр Сергеевич, не в службу, а в дружбу, помоги батюшке.

– С превеликим удовольствием, – со смехом ответил Пушкин.

В рюмках заискрился травник, распространяя приятный запах.

– Ну, что ж, – поднялась хозяйка, – с Масленицей, господа и гости мои!

Все выпили… Чем же закусить? Глаза разбегались от изобилия… Может, балычком янтарным, или белорыбицей, розовой семгой, икрой, грибками?.. А рядом дымилась гора рубленых яиц, белела сметана…

– Как вы думаете, отче, может, повторить? – улыбаясь, спросил Пушкин.

– От вас за милость приму, Александр Сергеевич, – застенчиво улыбаясь, ответил попик.

Отец Шкода любил молодого барина и часто захаживал к нему в гости попить чайку, но и опасался его: иной раз такое богохульство произнесет, что хоть святых выноси…

– Еще травничку или рябиновой испробуем, отец? – спросил Пушкин.

– Благодарствую, но для здоровья лучше травничку, он пользительней…

Обеденные приборы мелькали в руках гостей, раздавался смех и шутки. Ключница Акулина Памфиловна следила за порядком. Хоть блины и таяли прямо на глазах, но дотаять не могли: дворовые девки тут же тащили новую порцию.

– Возьмите горяченьких, – призывала ключница.

Вдруг раздался громкий смех Пушкина:

– Представляю, как мучится святой Антоний, наблюдая наше пиршество!.. – при этом он указал на висящую картину. – Его бесы окружают, а нас блины и травничек. Не знаю, как святой, а мне больше по душе травничек закусывать блинами. Изнемогаю уже, но беру еще… – Захватив сразу два блина, он облил их маслом, густо намазал сметаной и отправил их в рот… Зажмурился и застонал: батюшка, небеса вижу!..

Раздался дружный смех. Даже ключница улыбнулась, хотя она не очень любила михайловского барина из-за его ногтей, за шумное поведение, а из-за стола выйдет, так даже лба не перекрестит. Но шутки его и ее радовали, и она в благодарность часто угощала его моченой антоновкой, которая была ему по вкусу.

Батюшка тоже смотрел на Пушкина со смехом, ожидая чего-нибудь необычного, озорного… Пушкин не заставил себя долго ждать. Попик еще не успел даже налить себе и соседям смородиновки, как Пушкин встал с поднятой рюмкой, начал нараспев:

Настоичка травная,

Настоичка тройная,

На зелья составная —

Удивительная!..

Вприсядку при народе

Тряхнул бы в хороводе

Под «Взбранной воеводе —

Победительная…»

Раздался общий смех. Хозяйка укоризненно посмотрела на Пушкина и погрозила пальчиком.

– Ну, что вы сразу на меня… Я здесь ни при чем… Это стихи Мятлева, и я не виноват, что он в грех вводит отца Георгия…

Отец Георгий от неожиданности поперхнулся, застенчиво улыбаясь, вытирал свою вспотевшую лысину. Гости все смеялись, не придавая особого значения шутке поэта…

– Можно подавать сливки, барыня? – спросила ключница.

– Конечно можно! Неси мороженые сливки, – распорядилась хозяйка.

В те времена сливки выставлялись в деревянном корытце на мороз. Замерзая, они превращались в белую твердую массу. Эту массу скоблили ножом на раскаленный блин, заворачивали его со сливками и блином закусывали. Было очень вкусно.

– Какое блаженство, – поглощая блин со сливками, проговорил Пушкин. – Как вам, отче? – с улыбкой обращался он к попику, уже охмелевшему, в то же время заглядываясь на Зизи…

А Анна Николаевна не сводила своих теплых глаз с поэта. Где-то внутри ее звучала грустная музыка, и она сама себе повторяла: – Нет, он не любит ее…

Пушкин был в своей тарелке, он уже и о Зизи забыл, что-то нашептывая на ушко своей соседке справа, симпатичной, румяной блондинке. «Если мне придется когда-либо ее описывать, скажу, что эта девушка выросла среди яблонь… Она и пахнет антоновкой… – думал поэт. – Но как обхаживает Зизи Борис!.. Губа не дура…»

Ревнивое чувство вдруг взыграло в душе у Пушкина:

– Борис Александрович, отвлекитесь! Ваше здоровье!.. Борис все понял, улыбнулся и поднял рюмку.

Кажется, все объелись блинами. Подошла очередь моченым яблокам, варенью, взвару и квасу. Когда и с этим покончили, начались танцы под музыку Россини и Рамо. Утомившись, Пушкин с Борисом вышли в сад, чтобы пострелять из пистолетов. Пушкин стрелял отменно…

– Что вы здесь за трескотню устроили?!.. – крикнула подошедшая Зизи. – Давайте