Все эти годы она всегда оставалась внутри меня, даже когда Лео обнимал сердцем. И только сегодня посторонний человек – Саванна – подцепила её, а мы с Лео, похоже, подхватили и стягиваем полностью. Я чувствую себя такой открытой, словно все мои тёплые и живые внутренности обнажились, и когда Лео прислоняется к ним своими – такими же тёплыми и живыми – мне щекотно и сладко до ужаса. Как будто я не жила до этого в полную мощь, как будто не дышала всей грудью.

Paris Jackson – Let Down

Лео переворачивает меня на спину и только потом отрывается, приподнимается, смотрит. У него немножко слезятся глаза – наверное, от солнца, говорю себе вначале, но потом понимаю: нет смысла больше это отрицать – не от солнца. Свечение в его взгляде настолько интенсивно, ярко, многоцветно, так глубоко и метко пронзает, что у меня… мурашки. Не только на коже, но и в душе.

– Северное сияние… – говорю шёпотом.

– Я обещал, – кивает и пытается улыбнуться, но у него не получается – слишком много в нём сейчас болезненной серьёзности для улыбок. Он касается пальцами моего лица в том месте, где дела хуже всего обстоят с веснушками, потом там же губами, потом целует везде и много, но не жадно, а мягко, и от этой его осторожности у меня самой начинают слезиться глаза.

– Лея… – выдыхает шёпотом возле моего уха и прижимается лицом к моему лицу.

– Лея, – повторяет через время.

– Лея, ты – лучшее, что случилось в моей жизни… ты моя основная часть, главная, без которое нельзя выжить, и донорство не поможет. Эту часть не пересаживают, ты знаешь?

Я не сразу ему отвечаю. Знаю ли я? Наверное. Наверное, Кай был прав: я без него смогу выжить, а вот он без меня… не уверена. Не уверена, что когда-нибудь любила его так же, как он.

– Может, ещё никто не пробовал?

– Нет! – нервно мотает головой. – Пробовали. Я пробовал! Не приживается. Ты сама это видела.

Да, я видела. У него не прижилось. Но в таком случае, Кай неправ: есть у каждого единственная, уникальная, только ему предназначенная пара. Я свою нашла, а значит, мне повезло.

– Ты тоже моя половина, – говорю ему.

– Не половина, – качает головой. – Тебя во мне больше! Критическая масса, процесс необратим.

Лео прижимает меня к себе сильнее обеими руками, и я ещё отчётливее слышу, как настойчиво и часто колотится его сердце, хочет разнести заслон из рёбер, мышц и кожи, и выпасть мне на грудь.

– Я хочу тебя… как мальчишка! – усмехается мне в шею и раздевает, вернее, уже практически раздел.

Он садится на постели, мои ноги вокруг его талии. Смотрит, вглядывается в моё тело, гладит его. Мне немного стыдно, но солнце, растапливающее комнату, не выключить. Потом в мою в голову приходит мысль провести ладонями по его груди, и когда я это делаю, Лео сладко прикрывает глаза. Моя неловкость в то же мгновение растворяется. Он такой чувственный, нежный, мой Лео, будто теряет почву под ногами, когда я трогаю его губы, ключицы, не говоря о большем. Я не знаю, как должно быть, и не хочу знать. Мой Лео отзывается на любое прикосновение, он не скала и не глыба, он живой благоухающий сад, сплошная уязвимость, хрупкость и утончённость, но странное дело, рядом с ним я чувствую себя в безопасности. Просто у этого сада есть высоченные каменные стены, и только мне позволено входить внутрь. Иногда я думаю, что раньше кто-то втемяшивал Лео в голову, что иметь сад внутри себя – это не по-мужски, что должны быть только стены и полки с практичными навыками, умениями, что пёстрый хаос – это только для женщин. А мне он понравился с первого взгляда именно этим – своей разноцветностью, чувствительностью. Мне было семь, ему восемь, но мы оба поняли, вернее, почувствовали, что не просто подходим друг другу, а есть что-то больше, чем это, какое-то необыкновенное совпадение, супер-эффект, как Северное сияние.

Трогать его, гладить самой мне так томительно сахарно, что я не сразу понимаю – его глаза снова открыты. Распахнуты. И на этот раз карамельного сияния так много, что больно смотреть.

Он обнимает ладонью моё бедро и так медленно сдвигает её ниже, что, нетерпеливая, я сама развожу колени. Вначале его пальцы касаются невесомо, как бабочки, потом он смотрит туда долго, и когда поднимает глаза, узнать его уже трудно: сияния больше нет, вместо него теперь грядущий безжалостный шторм. Мне нравится, до умопомрачения сильно нравится тяжесть похоти в его взгляде. Она как восточные сладости, как халва или рахат-лукум – невыносимо сладкая.

Лео придвигается ближе к моему лицу, нависает, опираясь на локоть, смотрит в глаза и трогает, гладит, ласкает пальцами так, что у меня опускаются веки.

– Смотри на меня! – требует шёпотом.

И я слушаюсь, позволяю ему пить мой экстаз, вбирать его в себя. Таким красивым, как сейчас, его лицо ещё не было. Особенно глаза, и в них совсем не осталось карамели, только чернота… первобытная.

– Хочешь меня? – спрашивает.

Я на грани. Ещё одно-два скольжения его пальцев, и меня начнёт крутить в оргазме. Да, в последнее время они бывают такими длительными и интенсивными, что даже стыдно.

– Да… – вырывается из меня стоном.

– Тогда поцелуй! – требует и приближает своё лицо.

Я целую. Наверное, так же, как в первую нашу встречу в аэропорту – смело и ничего не пряча, не страшась. Прижимаю губы к его губам, ищу языком его язык, и когда нахожу… Лео обхватывает меня рукой чуть ниже талии, и в долю секунды моё тело распластано под ним в самой удобной позе. Именно это моё самое любимое в нашей близости – то, как он подминает меня под себя – одним выверенным годами, а потому единственным движением, всегда точным, до миллиметра верным.

Его первое движение не резкое, но и не осторожное, оно бережное. Наверное, вот так он лишал бы меня невинности, если бы имел такую возможность. Второе его движение – рывок оголодавшего самца. И это именно то, что мне сейчас нужно:

– Ещё! – выдыхаю. – Ещё!

Но он тянет, оттягивает моё удовольствие и хитро улыбается. За все годы уже слишком хорошо меня знает – чем дольше его игры, тем роскошнее мои фейерверки. И в экстазе я часто кричу, что люблю его. Может быть, ему не радужные мои оргазмы нужны, а… эти слова?

Взрыв во мне оглушителен, Лео ловит его волны губами и ладонями, и ритм его ударов синхронизируется с ними. Он тоже близок.

– Я люблю тебя, – шепчу ему на ухо.

И он охает. Или стонет?

– И я тебя… так сильно люблю…

Закрывает глаза и снова прилепляет губы к моим губам. Лео ведь всегда так любил целоваться… Я не стирала его старые поцелуи, но пряталась от новых. Понятно, почему, но не понятно, зачем?

Я кусаю его губы сладко-сладко, а он целует ещё слаще, пока мы оба прислушиваемся к эху взрывов друг в друге.

– Я. Люблю. Тебя.