– Не напрашивайся на новую оплеуху, – буркнулКураг.

– Я – смертная, – объяснила я.

На лице Падуба отразилось удивление, но вслух его высказалЯсень:

– Мы думали, это клевета, распространяемая твоимиврагами. Так ты на самом деле смертная?

Я кивнула. Ясень поразился еще больше.

– Значит, ты умрешь, защищая шлюху?

Рис поднялся за моей спиной, и его руки скользнули не толькопо моим рукам, но и по рукам Китто. Рис уткнулся подбородком мне в макушку, норуки гладили спину маленького мужчины.

– Он под нашей защитой, – сказал Рис. Голос былзвонким, чистым и спокойным.

Китто взглянул на него, и я была рада, что в зеркале никтоне мог увидеть шок на лице Китто. Рис на него не смотрел, он по-прежнемудемонстрировал непроницаемое лицо всем, кто был за зеркалом.

Вот теперь царь гоблинов лишился речи надолго. Наверное, мывсе лишились речи.

А, нет, не все.

Крида вспрыгнула на кресло, чтобы обеспечить себе – а может,нам, – лучший обзор.

– Неужто мы привили тебе вкус к гоблинскому мясцу,белый рыцарь?

– Китто – сидхе, – не терпящим возражений тономобъявил Рис. – Так я говорю.

– Да будет так, – сказал Дойл.

В воздухе разнесся звон. Не настоящий звук, не колокол, незвон струны – а отзвук слов, будто обретших вес и эхом отдавшихся по комнате.По лицу Курага было видно, что и он это ощутил. Случилось что-то важное. Что-тосудьбоносное. То ли какой-то кусочек пророчества встал на место, то ли,напротив, полностью переменился – так что в этот миг изменились судьбы всегомира. Тяжесть такой перемены можно ощутить, но что именно случилось – никогдане узнаешь, во всяком случае, до тех пор, пока не станет поздно что-либопредпринять. До того, как мы узнаем, что несли в себе эти несколько короткихслов, могут пройти недели или даже годы.

В глубине комнаты, где стоял Кураг, послышался иной звук.Клацанье по полу и как будто шуршание, словно двигалась многоногая гусеница.Мне звук не был знаком, но Китто вдруг побледнел как смерть и обмяк всем телом.Если б я его не держала, он свалился бы на пол. Рис вскочил на колени. Его рукилежали у меня на плечах, и я чувствовала, как сквозь них струится напряжение.

Я хотела спросить, что происходит, но боялась обнаружитьнашу слабость перед Курагом. И тут Кураг сам ответил на мой незаданный вопрос.

– Я тебя еще не звал! – Кураг гневался, но в гневеразличалась усталая нотка. Как будто гнев был скорее формальным. Кураг словноне надеялся, что гнев чем-то поможет. Я никогда не видела Курага таким...обреченным.

Из-за рамы прозвучал голос. Высокий и шипящий, так что япервым делом подумала о змеях, но в нем присутствовал еще и металлическийоттенок, как у Криды, а в родне Криды змеегоблинов не было. Странный голоспроизнес:

– Ты жже хотел, шштобы я показаласссь, Кураг? Хотел,шштобы принцессса увидела, что не всссе мы так похожжи на сссидхе, как Падуб иЯсссень.

– Да, – сказал Кураг, поворачиваясь к зеркалу.Лицо его было серьезным и строгим. – Помни, Мерри: не все потомки сидхеунаследовали их внешность. Прежде чем заключать договор, посмотри, кого тывозьмешь в свою постель. – Он перевел взгляд на Риса и сказал без всякогоподдразнивания: – И не все полукровки – мужчины.

– Не думай даже, Кураг, – сказал Рис голосом,лишенным эмоций, но в этом невыразительном голосе было что-то, от чего я пришлав ужас.

– Она происходит от сидхе, белый рыцарь, и хочет сноваразделить с тобой постель.

Клацающе-шуршащий звук стал громче, что-то подползало к намвсе ближе.

Китто беспомощно заскулил. Я обняла его крепко-крепко, но онбудто ничего не почувствовал – безвольно висел в моих руках, словно полностьюушел в себя.

– Что там такое? – спросила я.

Рис произнес всего одно короткое слово, но произнес с такойненавистью, что оно резало уши. Он назвал имя в тот самый миг, когда что-товползло на кресло Курага. Что-то, будто слепленное из обрывков кошмарных снов.

– Сиун.

Китто закричал.

Закричал тонко и жалобно, как крольчонок в лапах у кошки.Вырвавшись у меня из рук, Китто на четвереньках шмыгнул по постели и упал сдругой ее стороны.

Холод вбежал в комнату с пистолетом в одной руке и мечом в другой,поискал глазами противника и не нашел.

– Что случилось? Что с Китто такое?

– Мой мышшонок не хочет поприветссствовать сссвоюхозяйку? Разве ты всссе забыл, чему я тебя научила, Китто? – прошипелатварь из кресла.

Дойл присел рядом с Китто и безуспешно пытался егоуспокоить. Я слышала его басовое бормотание в промежутках между криками, нокогда Китто смог произнести хоть что-то членораздельное, это было только"Нет, нет, нет, нет!". Снова и снова.

Я бы тоже бросилась к Китто, но Рис вцепился мне в плечи.Один взгляд на его лицо – и я поняла, что в помощи нуждался не только Китто. Яне знала, чем могу помочь, но осталась на месте, и Рис, стоя на коленях,прижался к моей спине. Наверное, ему просто нужно было на что-то опереться.

Я отвернулась от гоблинки и подождала, пока мозг освоится стем, что увидели глаза. На первый взгляд она казалась огромным, мохнатым чернымпауком. Пауком размером с крупную немецкую овчарку. Но голова у нее сидела нашее, а не на брюхе, и рот тоже был похож на человеческий: у него имелись губы.Клыки тоже имелись, правда. Длиннющие черные ноги по бокам пузыревидного телабыли совершенно паучьими, зато пара торчавших спереди рук – не были. Глаза,казалось, размещались везде, где можно и где нельзя, и все были трехцветными,три кольца разных оттенков синего. Тварь приподнялась, будто устраиваясь вкресле поудобнее, и сквозь шерсть проглянули бледные груди. Самка. Я не моглазаставить себя назвать это женщиной.

Даже не думала, что когда-нибудь увижу такого фейри, ктодействительно покажется мне ожившим кошмаром. Я дитя Неблагого Двора, мы и естьсобрание кошмаров. Но Сиун оказалась кошмаром из кошмаров. Будь в ней чутьбольше от человека или, наоборот, чуть больше от паука – и она была бы не такужасна. Но она была чем-то средним, и впечатление создавалось просто жуткое.

Из странной формы рта, затерявшегося в черной шерсти междуроссыпями глаз, донеслись звуки:

– Риссс, как ссславно, очень ссславно тебя видеть! Яеще храню у сссебя на полке твой глазсс, в ссстеклянной банке. Навесссти насссопять. Мне пригодилссся бы второй.

Я почувствовала дрожь Риса – он дрожал всем телом, как наневидимом ветру. Его голос был начисто лишен эмоций, просто опустошен – извенел от этой пустоты, точно ракушка, выброшенная на берег.