в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, чтό он с ним будет делать, офицер закричал: je me rends![45] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. <…> Ростов скакал назад с другими, испытывая какое-то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что-то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему [Толстой 1938а: 63–65].

Описывая стычку, Толстой подчеркивает роль зрительного контакта между двумя людьми, которые оценивают друг друга и решают, что делать. Ключевую роль в инстинктивном решении Ростова проявить милосердие играют «светлые голубые глаза» и испуганное лицо французского офицера, а также его способность словесно выразить готовность сдаться на языке, понятном обоим. Разумеется, ни один из этих атрибутов не участвовал во взаимодействии Николая с волком, и, соответственно, Ростов воспринимал зверя без малейшей эмпатии. Размышляя над событием, принесшим ему Георгиевский крест за храбрость, Ростов вспоминает двойственные и неловкие чувства, испытанные им при столкновении с французским офицером: «И в чем он виноват с своею дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За чтό ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!» [Толстой 1940: 66][46].

Моральная неопределенность, переживаемая Ростовым, представляет собой ключевой момент в его становлении как персонажа. Подобно тому, как роман в целом ставит вопрос о смысле и оправданности войны, так и герой Толстого благодаря столкновению с французским офицером глубже осознает неоднозначность и проблемный характер насилия в отношении таких же, как он, людей, хотя ему по-прежнему трудно подавлять склонность к вспышкам насилия. В конце романа, состоя в счастливом браке с княжной Марьей и будучи преуспевающим землевладельцем, к которому крепостные питают уважение и доверие, он по-прежнему вынужден прилагать усилия, чтобы смирять свой вспыльчивый нрав и не пороть провинившихся крестьян. Впрочем, он остается страстным охотником, ежегодно посвящая целые месяцы любимому увлечению.

Если Николай остался охотником до самого конца романа, сам Толстой впоследствии пришел к мнению, что животные достойны нравственного отношения наравне с людьми, и в итоге стал сторонником вегетарианства и пацифизма, составивших основу его личного самосознания и публичного образа, как мы увидим в четвертой главе. Случай Толстого исключителен, однако десятилетия, последовавшие за публикацией «Войны и мира», ознаменовались значительными изменениями в гражданском обществе, отразившими сходные тенденции, что подготовило почву для более сочувственного восприятия и изображения волков. Ни в одном из текстов, с которыми мы имели дело до сих пор, облик или поведение волков не были представлены таким образом, чтобы возникала параллель с уязвимостью и мольбой о пощаде французского офицера; не проявляются там и заметные признаки человеческого сочувствия к ненавистному хищнику. Точки зрения, рассмотренные в этой главе, неизменно выводят на первый план те качества, которые превращали волков в столь грозных противников. Именно благодаря этому победы псовых охотников приобретали такую значимость. Даже толстовское описание с его характерными упоминаниями страха и подавленности, которые испытывает захваченный живьем волк, сосредоточивается прежде всего на его силе и свирепости. В следующих главах мы остановимся на других аспектах восприятия волков в России в дополнение к уже рассмотренным. Однако противостояние борзой, охотника и волка имело длительный культурный резонанс, который и в дальнейшем служил отправной точкой для изображения волков, пусть даже в ином ключе.

Глава 2

Возникновение охотничьих обществ, профессионализация изучения волков, легализация контроля популяции хищников при помощи отстрела и отравления

У нас каждый в разброд и наугад, без посредства, участия и помощи, защищает сам себя от хищников, своими собственными случайными способами и средствами, названными в законе сжатым термином «всевозможными».

Н. В. Туркин. Законы об охоте [Туркин 1889: 76]

Псовая охота на волков была неразрывно связана с обычаями и материальным положением российской аристократии и богатых землевладельцев. В течение XIX века наследуемое богатство, крупное частное землевладение и крепостное право, на которых держался этот вид охоты, утратили былой масштаб или отошли в прошлое. Однако в его последние десятилетия все громче раздавались призывы к более эффективному сокращению численности волков в России и даже полному искоренению их в наиболее населенных европейских частях страны. Сторонники контроля над их численностью сознавали, что грандиозная дворянская охота на волков осталась в прошлом, однако она по-прежнему считалась одним из самых эффективных средств уничтожения волков, и поиск столь же эффективных способов для ее замены представлялся проблематичным. В конце 1870-х годов на передний план выдвинулся так называемый «волчий вопрос», отразивший характерные черты новой эпохи. Освобождение крепостных в 1861 году и последовавшие реформы бюрократического аппарата, зарождение гражданского общества, происходившее путем учреждения различных организаций и ассоциаций, в том числе охотничьих обществ, развитие естественных наук, включая зоологию, распространение специализированной и популярной прессы, создание и расширение сети железных дорог, как между двумя столицами, так и в провинции – все эти явления современности повлияли на отношение русских к «волчьему вопросу», который оставался неизменным предметом дискуссий до и после принятия эпохального закона об охоте от 3 февраля 1892 года.

Эпиграф к этой главе, заимствованный из работы ведущего российского знатока охотничьего законодательства, демонстрирует, в какой степени усилия по контролю над хищниками и особенно волками начали переплетаться с волновавшими правящие и образованные классы фундаментальными проблемами, связанными с разногласиями и противоречиями, которые возникли после отмены крепостного права. В то время как централизованный и профессионализирующийся бюрократический аппарат стремился создать в империи общее управление, проводя политику и принимая законы на основании статистического и научного подхода, а вновь созданные учреждения наподобие выборных сельских земств пытались обеспечить их эффективное применение, основная часть сельского населения страдала, по выражению Екатерины Правиловой, из-за «вакуума власти», поскольку царское правительство ощущало «нехватку административных ресурсов для создания новой системы управления», которая заменила бы помещичью администрацию, а население пыталось приспособиться к пореформенным условиям [Pravilova 2014: 57][47]. Беспокойство из-за неспособности императорской власти осуществлять эффективный контроль над волками, численность которых, как считалось, возросла в первые десятилетия после отмены крепостного права, переплелось с глубокой неуверенностью в возможностях и перспективах России по сравнению со странами Западной Европы и с сомнениями в способности страны преодолеть собственное прошлое. Вред, наносимый волками российской сельской экономике, специалисты сопоставляли с ущербом от эпидемий холеры, выкашивавших население страны, и пожаров, регулярно уничтожавших деревянные жилища сельских жителей. Волки служили готовым символом первостепенных проблем, связанных с отсталостью России, ее латентной склонностью к хаосу и несоответствиями между перспективами, которые открывались благодаря реформам, и трудностями их успешного проведения.

Отчетливая постановка «волчьего вопроса» в России отразила новое, статистически и научно обоснованное понимание того существенного воздействия, которое волки оказывали на домашний скот и сельское население, а также осознание, что перемены в социальных, экономических и экологических условиях, произошедшие вследствие освобождения крестьян, привели к увеличению численности волков в империи. Правительственные исследователи, провинциальные охотники и ученые-зоологи обсуждали масштаб и причины нападений волков, а также предлагали различные решения этой проблемы. В последние три десятилетия XIX века, когда настроения среди охотников и правительственная политика подготавливали