Анна особенно не торопилась, но бесцельное ожидание всегдаее раздражало, а вдобавок раздражал и этот тип, не сводивший с нее глаз так,словно имел на это право. Собственно, если разобраться, не столько сам тип,сколько то, что разгадать его взгляда она не могла. В нем не было ни веселойфривольности, ни даже любования от нечего делать молодой красивой женщиной.Что-то другое, непонятное. Напряженное изучение? Пожалуй, более-менее точноеопределение, хотя и его нельзя назвать исчерпывающим. Он стоял утопив руки вкарманах модной курточки, яркой и невесомой, время от времени сосредоточеннопокусывая нижнюю губу, и никак не отреагировал на брошенный в его сторону Аннойсердито-пренебрежительный взгляд. Лет тридцать, черная шкиперская бородка,приятное, но не такое уж запоминающееся лицо. Джинсы, черная водолазка,японская курточка – нивелирующая униформа восьмидесятых. Может оказаться кемугодно – от молодого доктора наук до слесаря-сантехника.

Подошел троллейбус, набитый так, что распахнулась лишь однадверь из трех, но и туда смогли втиснуться три-четыре наиболее энергичныхсчастливчика, не больше. Анна и не пыталась идти на штурм. Тип тоже не двинулсяс места. После призывов водителя освободить дверь на задней площадке кое-какутрамбовались, троллейбус, басовито свистя, укатил.

Кое-кто, чертыхнувшись, отправился пешком, и Анна, подумавнемного, решила последовать их примеру.

– Правильно, Аня, – сказал бородатый тип, без тенинеловкости пристраиваясь рядом. – Вам ведь все равно у театра на автобуспересаживаться, вот по пути и поговорим.

Анна остановилась и посмотрела на него вовсе уж неласково,но способность смущаться, очевидно, в число достоинств бородатого не входила.Если у него вообще имеются достоинства, подумала Анна. Ведь хотела же выучитьсякарате…

– Внесем ясность, – невозмутимо продолжалбородатый. – Моя фамилия Астахов. Ухаживать за вами я не собираюсь, а вотпоговорить нам необходимо.

– Интересно, о чем?

– О жизни, о времени, о вас.

– Знаете, мне сейчас приходят на ум разные фольклорныесловечки. Слышала в свое время.

– Это когда на стройке работали? – Астаховулыбался. – Молчите? Видите, вы уже немножечко заинтригованы. То, что язнаю, как вас зовут, не такая уж ошеломляющая штука – мало ли тривиальныхобъяснений можно отыскать? И вы растерялись чуточку… Надеюсь, пересталипринимать меня за вульгарного ловеласа?

– Ну и перестала, – медленно сказала Анна.Астахов, по-прежнему держа руки в карманах, шагал рядом. – Что из того?

– Неужели вы не любопытны? Вдруг появляется абсолютнонезнакомый, но тем не менее хорошо знающий вас человек…

– Ага, – сказала Анна. – Сейчас меняпрямо-таки колотить начнет от любопытства.

Она готова была наговорить кучу колкостей, но невозмутимоеспокойствие Астахова ее смущало. Словно и в самом деле эта странная встречабыла порогом к чему-то важному для нее. И она, не без оснований считавшая себяволевой, вдруг почувствовала, что нужно отбросить сарказм и непреклоннуюотчужденность. Что ее воля столкнулась с более сильной.

– Что вам от меня нужно? – спросила она тихо исерьезно, не глядя на незваного спутника.

– Вообще или пока?

– Вообще.

– К «вообще» вы еще не готовы. Речь идет только о«пока». Знаете, давайте присядем и покурим. Вы ведь курите, но стараетесь некурить на людях, а вон та скамейка как раз в удобном отдалении.

Они сели. Астахов щелкнул красивой синей зажигалкой.

– А вы, случаем, не черт? – спросила Анна.

Астахов не ответил на улыбку.

– Может быть, гораздо хуже черта. Может быть, гораздолучше. От чего зависит окончательная оценка, не знаю, право… Начнем? Аня, покаот вас требуется одно – запоминать все, что я скажу, и не забывать. Так вот…Вы, наверное, читали или слышали об этих дискуссиях, собственно не дискуссияхдаже… – Он задумчиво покачал головой, ища слова. – Одним словом, впечати обсуждался вопрос: мог бы какой-нибудь бременский ремесленник века этакпятнадцатого стать оператором современной ЭВМ? И так далее в том же духе. Выменя поняли?

Анна курила, подавляя глухое раздражение. Мимо в нужном ейнаправлении промчалась полупустая «тройка», и Анна демонстративно взглянула начасы, бросила окурок в разинутый клюв урны-пингвина.

– Вы меня поняли? – повторил он спокойно.

– Ну поняла, – сказала Анна. – Слышала что-тотакое. Или читала. На эту тему, по-моему, даже что-то фантастическое было…

– Умница, – сказал Астахов без тени похвалы,просто констатировал факт. – Словом, проблема формулируется так: некоторыеиз тех, что умерли сотни лет назад, могли бы оказаться крайне полезными сейчас– для химии, математики, микробиологии какой-нибудь…

– Вполне возможно. И довольно старо.

– Старо. Ну а если поставить проблему с ног на голову?Зеркальное отражение, а?

– Как это?

– А вы подумайте, Анечка. До следующей встречи.

Он пружинисто взмыл со скамейки и пошел прочь – руки вкарманах курточки попугайской расцветки, размашистая походка человека, которыйторопится куда-то и никак не должен опоздать. Анна взглянула ему вслед,хмыкнула и пожала плечами. Все это выглядело настолько странно, что не было итени гипотезы. Странный разговор на странную тему. Но то, что Астахов знал оней, мало кто знал. Совсем немногие, если точнее…

Анна встала. Мир вокруг оставался прежним – прохладныйсибирский сентябрь, на одной стороне улицы – зеленый забор, огораживавшийкакую-то стройку, на другой – шеренга стандартных девятиэтажек из желтогокирпича. Разноцветные машины, спокойная голубизна неба. Все как прежде, толькотеперь был еще и Астахов – странный, раздражающий вопросительный знак…

Псих, подумала Анна. А может быть, и нет – воображает, чтоизобрел оригинальный метод знакомства. Заинтриговал, заставил гадать, кто изстарых знакомых оказался болтуном и где мог с этим Астаховым встречаться, апотом все пойдет по заезженной колее…

«А не пытаешься ли ты таким объяснением заслониться, уйти отсерьезного раздумья над непонятной встречей?» – спросила она себя. Мысль этараздражала еще больше, и Анна решила – довольно. Мало ли в мире странностей?Чудак появился и исчез, а если появится – вспомнить те словечки, чтоприходилось слышать на той московской стройке, и точка. «И вообще я уже забыла,как его зовут…»

Вечер прошел стандартно. Забрала дочку из садика,приготовила ужин для мужа, те же разговоры, те же темы, та же дикторша наэкране – отлаженное, как часовой механизм, бытие, плавное течение времени,устоявшаяся жизнь без неожиданностей…

Ночью ей приснился сон, прозрачный и невесомый, как дым откостра, разноцветный и яркий, словно витраж, непохожий на ее обычные сны. Онаехала куда-то в карете по багряно-золотому лесу, ее пышное платье, невыносимостаромодное для женщины конца двадцатого века, казалось в этот моментпривычным, красивым, радующим. Потом был бело-голубой зал, золотое шитьемундиров, тоже казавшихся привычно-красивыми, дрожащие огоньки свечей,затейливые ордена на лацканах черных фраков. Играла немного непривычная, нознакомая по кинофильмам музыка. Анна не танцевала – она приехала сюда не радитанцев. Она много разговаривала с кем-то – собеседники порой менялись. Она таки не смогла понять, с кем и о чем говорит, но знала одно – речь идет о сложныхвопросах, важных делах, к ее словам внимательно прислушиваются, ее мнение многозначит, с ней считаются. С ней или с теми, кого она представляет? Ипредставляет ли она кого-нибудь? Непонятно. Смысл разговоров, суть ихускользали…