Вдруг она повернулась, подняла трость, как будто та была для нее успокоительным, и стукнула по полу:

– Проклятые варвары!

Варвары. Валка часто называла так нас, как будто кровь в ее жилах не была человеческой, такой же как моя.

– Они такие, какие есть, – сказал я.

– Пожалуй, – ответила Смайт, – но это не означает, что они не чудовища. Та несчастная девушка… знаете, почему они так делают?

Я лишь помотал головой. Тогда я не знал. Наверное, до сих пор не знаю.

– Вы собираетесь предложить обмен? Меня на одного из них?

– Да, конечно. – Она снова прислонила трость к столу. – Как думаете, готов князь расстаться с сыном?

– С Нобутой? – Я покачал головой скорее инстинктивно, нежели осмысленно. – Думаю, даже спрашивать об этом – плохая идея. Лучше попросить Танарана. Впрочем, если бы здесь был Тор Варро, он наверняка предложил бы подождать, чтобы аэта сам выбрал «подарок». Сомневаюсь, что ему знаком принцип обмена заложниками.

– Послами.

– А есть разница?

– Я не знаю, что за фигура Танаран, – вздохнула она. – Не хочу провести неравноценный обмен.

Я с трудом подавил скептический смешок.

– Нобута Отиоло – не лучший выбор независимо от моей ценности, рыцарь-трибун. Это лишь ребенок. Эфеб, не дипломат. В любом случае я уверен, что аэта неверно трактует наши намерения, если мы попросим его ребенка. – Я уставился в потолок, собираясь с мыслями. – Возможно, лучше будет просто предложить и посмотреть, как отреагирует вождь. Вдруг он нас удивит.

– Хорошо. Будь по-вашему, лорд Марло. – Райне Смайт оперлась на локти и потерла глаза. – Встретимся завтра утром, до начала переговоров, чтобы еще раз все обсудить.

Нехотя, кривясь, но понимая, что иное будет расценено как невежливость, я допил бренди и поставил пустой стакан на стол:

– Как скажете, рыцарь-трибун.

Был бы я солдатом, отдал бы честь и строевым шагом вышел из комнаты. Но солдатом я не был и поэтому лишь подобрал полы шинели и развернулся.

– Вы согласитесь, когда придет время, – сказала Смайт, когда я был на полпути к двери.

– Как скажете, рыцарь-трибун.

Если бы она оказалась права, если бы я стал послом, мы смогли бы избежать великого зла.

– Повторю еще раз, князь Араната, – сказала рыцарь-трибун Смайт, – мы хотим лишь, чтобы вы прекратили нападения на наших людей и колонии. Ничего больше. – Сложив руки перед собой, она сидела за столом ровно посередине, напротив аэты сьельсинов. – В связи с этим у нас есть предложение. – Она взяла паузу, позволив рабыне с пустым взглядом пролаять перевод. Слова как будто рвали чистый воздух.

На лужайке дул искусственный ветер, деревья вдали слегка колыхались, придавая пейзажу странную нормальность, как будто сотни соларианских легионеров и сьельсинские скахари не стояли наготове по обе стороны холма. Я представлял всех нас армиями, встретившимися на античном поле брани. Мы были словно Ричард и Саладин, Бонапарт, Веллингтон, Сципион и Ганнибал. Почти. Ксенобит напротив нас больше напоминал мифического демона Бегемота, чем Бонапарта. Его рогатая корона едва не цеплялась за листву, от каждого движения его кресло скрипело, а свита вздрагивала от страха.

– Говори! – произнес он.

Выражение его черных глаз было невозможно истолковать.

Смайт изумленно покосилась на Кроссфлейна, недовольная таким приказным тоном, и откашлялась. Я уже знал, что она скажет, и держался непринужденно, сидя между Варро и Бассандером.

– Мы хотим отправить к вам посла. Человека, который будет жить среди вас, учиться и учить.

– Qulleti asvatiri o-cotelie ti-okarin, – перевела рабыня.

«Мы хотим дать вам посла».

Дать.

Варро опередил меня, наклонившись к трибуну и прошептав ей в ухо. Смайт с кивком положила ладонь на руку схоласта.

– Посол будет у вас временно. Несколько лет. Затем вы должны будете его вернуть.

Она помедлила, желая оценить реакцию вождя, но мимика ксенобита поставила ее в тупик. Он не выразил ни понимания, ни каких-либо определенных эмоций, и Смайт пришлось добавить:

– Неповрежденным.

– Ondathanyu, – закончила переводить рабыня.

«Нетронутым».

Я вздрогнул, догадываясь о возможных трактовках этого слова.

Араната покосился на советников, и я задумался, не умеют ли они переговариваться мысленно – таким напряженным был обмен взглядами.

– Tukanyu anwajjayan vonnari suh! – воскликнул он наконец.

«Странные вы существа!»

Он испустил высокий хриплый звук, похожий на те, что издавали лягушки и некоторые обезьяны в садах палатинов, и я понял, что он над нами смеется.

– Вы предлагаете дар, но ставите условия, – сказал он. – Угрожаете, но не кусаетесь. Вы sulan или huratimn?

– Вы понимаете, о чем он? – спросил меня Варро.

Я помотал головой и нахмурился:

– Не уверен, – но спустя мгновение вспомнил: – Разве Танаран не упоминало sulan?

– Это какие-то хищники? – подумав, предположил халцентерит.

– Угу, – согласился я, и тут меня озарило. – Мы волки или овцы?

Тигры и козы[45].

Тор Варро шепотом перевел Смайт. Трибун выпрямилась в кресле, держась, как обычно, горделиво.

– Мы люди, – ответила она.

Величественность момента утонула в переводе.

– Ekanyi yukajjimn, – сказала рабыня.

«Юкаджимн».

Паразиты.

Аэта по-рыбьи улыбнулся, показав блестящие стеклянистые зубы и черные десны.

– Это так, – сказал он.

Вся его свита, включая Нобуту, заулыбалась.

– Cielcin, – сказал я.

«Народ».

– Нет! Неправда! – воскликнуло Нобута без разрешения. – Не смейте так говорить! – В его тоне звучала детская обида, прекрасно знакомая всем присутствующим.

Варро перевел его слова Смайт. Я вновь принялся гадать, сколько лет Нобуте. Существо было высоким и сильным, но я понятия не имел, в каком возрасте взрослеют сьельсины и до каких лет растут. Насколько мне известно, никто тогда этого не знал. Нобута могло быть и ребенком, и юношей. Обидчивость не была показательной: не знающие невзгод дети власть имущих, по крайней мере выходцев с Земли, остаются обидчивы, даже когда становятся взрослыми.