разорвать их, растоптать. Он приближался не прямо, а кругами, в нем происходила жестокая борьба между ненавистью и страхом. Но пока что побеждала ненависть, и круг от круга становился уже.

— Ну и шельмец!.. Он ведь на нас войной идет. Ай хорош конек будет! Ай хорош! Доживу — обязательно прокачусь на нем, — говорил зоотехник.

Савраске осталось до мучителей не больше десятка шагов, но тут его поборол страх, а потом окликнула мать, и он убежал к ней, присосался к вымени и постепенно успокоился. Только на левом, затавренном боку еще долго подергивалась кожа.

Все Савраскины ровесники тоже получили паспорт «X» и номер. Это значило, что они принадлежат Хакасскому конному заводу.

Зоотехник облегченно вздохнул и молвил:

— Да, все «окрещены» и «прописаны». Теперь, крестники, уговор — не попадаться волкам на зубы, не путать нам счет, — и бросил каленые печатки в ведерко с водой.

Ведерко громко зашипело, дохнуло густым белым паром. Жеребята шарахнулись от маток. Зоотехник начал успокаивать их:

— Все, все… Теперь мы вас на три года — на полную волю. Только не болеть. А заболеет кто — заарканим.

Колтонаев ушел с косяком, Олько — на охоту, зоотехник уехал к другому косяку.

Прошло несколько дней; жеребята перестали оглядываться на тавреные места. Боль прошла, но память о ней осталась надолго. Савраска явно не доверял табунщикам. Не помогал и сахар. Теперь Савраска поднимал его не раньше, чем Олько поворачивался к нему спиной. Олько пробовал сломить упрямца: бросит сахар в траву и стоит смотрит. Стоит и Савраска.

И сколько бы ни стояли, Савраска всегда оказывался терпеливей. За эту выдержку Олько еще сильнее полюбил его.

* * *

И вдруг любимец исчез. Случилось это ночью, когда косяк проходил мимо оврага.

Ночь была смутная: в небе — дырявые облака, на степи — замысловатые пятна теней вперемежку с пятнами света, и все это зыблется, плывет, постоянно меняет свои очертания.

Уплыл и Савраска. Все время был на виду — и вдруг не стало!

Олько метнул взгляд направо, налево — там только холмы, пятна.

Повернул коня назад, к оврагу. В глубине оврага идут рядышком матерый волк и Савраска. Волк тесненько прижался к жеребенку, мордой к морде, будто нашептывает что-то, и легонько, ласково погоняет его пушистым хвостом, а Савраска поставил уши и внимательно слушает. Никогда не бывал он таким смирным.

— Вот так пара! — ахнул Олько.

Затем осторожно сполз с коня — не звякнули ни уздечка, ни стремена, — поудобней взял ружье, нырнул в туман с головой и пополз за волком.

«И куда он его? Почему не зарежет тут?» — раздумывал Олько.

Овраг уперся в каменный завал. Там волк и жеребенок остановились. А из-под камней начали выползать волчата. Всего выползло четверо, каждый с добрую собаку. Волчата окружили жеребенка и затеяли с ним игру. Один все тыкал мордой в морду.

— Целоваться лезешь! — прошипел Олько. — Подожди, я тебя поцелую!

Другой теребил жеребенка за хвост. Третий становился на дыбки и передними лапами старался обнять за шею. Четвертый лез под брюхо, промеж ног. Все урчали, повизгивали. А большой волк держал жеребенка за гриву.

Олько подполз на выстрел и пристроился в тени камня. Но стрелять было опасно — слишком уж тесно прижимались волки к жеребенку. Олько решил выждать: авось волки отлипнут.

Игра становилась все азартней и скоро перешла в драку, в убийство. Волчата цапали жеребенка за горло, за ноги. Он бил задом, крутил головой и ржал с такой мольбой, что Олько не мог вытерпеть и выстрелил.

Большой волк и Савраска рывком кинулись вперед, будто их кто подбросил, споткнулись и отделились друг от друга. Затем все волки скрылись в теневой стороне оврага, а жеребенок с жалобным воплем поскакал в степь.

Когда Олько вернулся к косяку, лошади стояли кругом: жеребята в середине, кобылицы — наружной стеной. Буян ходил по закругу. Савраска примчал в косяк волчий дух, и кони приготовились к драке.

Олько немедля погнал лошадей к земляному стану, и к утру они были там. Савраску заарканили, повалили, связали. Волки сделали ему больше двадцати укусов и глубоких царапин. Осмотрев их, Колтонаев сказал:

— О, я знаю это, знаю, это волчья наука.

И объяснил, что такую штуку редко удается видеть человеку, обычно он видит только недоглоданные косточки пропавших жеребят, но случается она довольно часто. В летнюю пору волчицы начинают приучать подросших волчат к крупной охоте, и, если попадется теленок, жеребенок, они не торопятся его резать, а стараются угнать к своему логову. Савраску волчица увела для науки: по укусам видно, что сама она не прикладывала к нему зубов, цапали его только волчата.

Савраске промыли раны раствором борной кислоты, потом его развязали, но до поры до времени оставили в шалаше. Колтонаев погнал косяк на пастьбу, Олько поехал на главный стан конезавода доложить о случившемся директору.

* * *

На другой день к Каменной Гриве приехала охота: несколько человек табунщиков, зоотехник и директор завода Иван Карпович. Видя, что все с ружьями, Колтонаев спросил:

— Кого убивать приехали?

— Волков.

— Убивать-то волков надо, только волк не ждет, когда убивать его приедут. Олько в волка стрелял? У волчьей норы был? И теперь волка там не ищи. Волк теперь далеко.

Это было резонно, но все-таки решили поискать волков. Один только зоотехник отказался рыскать попусту, да и ехал он не ради охоты, а к Савраске.

Охотники обложили волчий овраг кольцом и постепенно сошлись у волчьей норы. Она была пуста. О волках напоминали только раскиданные кругом птичьи крылья, перья, пух, обглоданные кости.

При выходе из оврага Олько, бывший впереди других, заметил, что на одном из курганов колыхнулась трава, хотя и было полное затишье. Олько приостановился. А трава опять колыхнулась, и над ней поднялся худой