не хотят о таком движении. С другой стороны, такому движению нет никакого дела до них. Если бы даже была правда, что Бакунин хотел завладеть Интернационалом только для своих целей, то он доказал бы этим только, что, как революционер, считается исключительно с массами. Несмотря на всю ожесточенность своей борьбы с Марксом, Бакунин почти до конца считал бессмертной заслугой Маркса то, что он создал в Интернационале широкие рамки для массового пролетарского движения. Бакунина отделяло от Маркса различие взглядов на тактику, которой должно следовать это массовое движение, чтобы достичь своей цели; но, как ни заблуждался в этом вопросе Бакунин, все же его взгляды не имели ничего общего с игрой в сектантство.

И тем более это же относится к лассалевцам. В 1872 г. они не стояли, конечно, на вершине социалистического принципа, но все же превосходили своим теоретическим пониманием и организаторской силой все другие современные им рабочие партии в Европе, даже фракцию эйзенахцев, главной духовной пищей которых были по-прежнему агитационные сочинения Лассаля. Лассаль развил свою агитацию на широкой почве пролетарской классовой борьбы, закрыв этим наглухо двери для всякого сектантства. Его преемник Швейцер был настолько проникнут мыслью о нераздельности политической и социальной борьбы, что заслужил от Либкнехта упрек в «парламентарничании». Если же в вопросе о профессиональном движении Швейцер, на горе себе, пренебрег предостережениями Маркса, то он уже за год до того вышел из движения, и лассалевцы устраняли понемногу и эту ошибку своего движения, как показала победоносная стачка строительных рабочих в Берлине. Они преодолели краткий застой агитации во время войны, и рабочие массы стремились к ним все более и более густой толпой.

Не следовало особенно выделять выпадов против лассалевцев ввиду того, что Маркс вообще питал непреодолимое отвращение к Лассалю и ко всему, что было связано с его именем. Но в той связи, в которой эти выпады были поставлены в циркуляре генерального совета, они получали особое значение. Они проливали яркий свет на подлинный источник споров в Интернационале, на неразрешимое противоречие, в которое впал этот великий союз вследствие разгрома Парижской коммуны. С этого момента против Интернационала ополчился весь реакционный мир, и против такого натиска Интернационал мог защищаться только твердым объединением всех своих разрозненных сил. Но падение Коммуны показало также необходимость политической борьбы, а такая борьба была невозможна без значительного ослабления интернациональной связи, так как ее можно было вести только в национальных границах.

Требование воздерживаться от политики, как бы преувеличено оно ни было, в конечном счете вытекало из справедливого недоверия к козням буржуазного парламентаризма, недоверия, которое наиболее ярко выразил еще Либкнехт в своей известной речи 1869 г. Точно так же и недовольство диктатурой генерального совета, обнаружившееся почти во всех странах после падения Парижской коммуны, проистекало, при всей своей преувеличенности, из того более или менее ясного сознания, что каждая национальная рабочая партия прежде всего связана условиями существования с той нацией, часть которой она составляет, что она так же не может отрешиться от этих условий, как не может убежать человек от своей тени, другими словами, что она не может руководствоваться указаниями из-за границы. И хотя Маркс установил уже в уставе Интернационала нераздельность политической и социальной борьбы, все же практически он повсюду выдвигал лишь социальные требования, общие для рабочих всех стран с капиталистическим способом производства; политических же требований он касался, лишь поскольку они вытекали из таких социальных требований, как, например, требование сокращения законом продолжительности рабочего дня. Политические вопросы в собственном и прямом смысле слова, то есть вопросы, которые касались государственной конституции и складывались различно в каждой стране, Маркс откладывал до того времени, когда Интернационал воспитает рабочий класс и даст ему большую ясность понимания. Недаром он тяжко упрекал Лассаля за то, что он ограничил свою агитацию только одной страной.

Высказывали предположение, что Маркс еще долго продолжал бы отстранять чисто политические вопросы, если бы эти вопросы не были навязаны ему падением Парижской коммуны и агитацией Бакунина. Это вполне возможно и даже вероятно. Но Маркс, по своему обыкновению, принял борьбу такой, какой она была ему навязана. Он только не принял при этом во внимание, что задача, стоявшая перед ним, не могла быть разрешена при тогдашней конституции Интернационала и что Интернационал в такой же степени распадался внутри, в какой он теснее сплачивался для борьбы с внешними врагами. Если руководитель Интернационала называл самую развитую в его же смысле рабочую партию и на его же родине продажной полицейской армией, то это неоспоримо свидетельствовало, что исторический час для Интернационала пробил.

И это было не единственным доказательством. Повсюду, где возникали национальные рабочие партии, Интернационал распадался. Какими резкими упреками осыпал когда-то Либкнехт Швейцера по поводу его будто бы холодного отношения к Интернационалу! Теперь же, когда Либкнехт стоял сам во главе эйзенахской фракции, ему пришлось выслушивать такие же упреки от Энгельса, и в ответ на это он, по примеру Швейцера, ссылался на германские законы о союзах: «Мне в голову не приходит рисковать из-за этого существованием нашей собственной организации». Если бы несчастный Швейцер осмеливался говорить так прямо и богобоязненно, то все бы еще сильнее обрушились на этого «портняжного короля», которому непременно нужна была «собственная партия». Основание эйзенахской фракции нанесло первый удар женевской «секции немецкого языка»; последним же ударом для этой старейшей и сильнейшей организации Интернационала на континенте было основание швейцарской рабочей партии в 1871 г. Уже в конце этого года Беккеру пришлось приостановить издание своего «Вестника».

Всего этого Маркс и Энгельс еще не понимали в 1872 г. Но они шли против себя, утверждая, что Интернационал погиб вследствие происков отдельного демагога, в то время как они могли сойти с исторической сцены с полной честью, выполнив великую задачу, которая затем переросла их. Нельзя не согласиться с теперешними анархистами, которые счи тают совершенно немарксистским взгляд, будто такая пролетарская организация, как Интернационал, могла быть разрушена одним необычайно злокозненным человеком, «в высшей степени опасным интриганом». Анархисты в этом отношении более правы, чем те доверчивые души, которых бросает в дрожь малейшее сомнение в том, что Маркс и Энгельс не могли никогда ни в чем ошибаться. Оба они, конечно, если бы могли высказаться теперь, отнеслись бы с едкой насмешкой к отказу по отношению к ним от всякой критики, когда именно критика была в их руках самым острым оружием.

Подлинное величие их заключалось не в том, что они никогда не ошибались, а, скорее, в том, что они никогда не упорствовали в своей ошибке, как только сознавали