даже в тот день, когда на великом сборище птиц у старого дуба на неё напали чужие вороны.

Прикованная к ледяной земле, лишённая возможности взмахнуть покалеченным крылом, она удивлялась, что ещё живёт и дышит. Теперь ей приходилось бороться за каждый миг своей жизни.

Она не переставала двигаться, чтобы согреться. Ей даже иногда удавалось взлететь, но не выше чем на полметра, – верное крыло, которое некогда поднимало её в воздух и позволяло выполнять мёртвую петлю, теперь предательским грузом тянуло молодую ворону к земле.

Лишённая сна, живущая в постоянном страхе быть пойманной какой-нибудь дворовой кошкой или собакой, не евшая около пяти дней, она всё чаще впадала в оцепенение и замирала среди веток кустарника.

Потом в ней словно включался забытый механизм жизни, и она вновь рыскала вдоль ближайшей помойки, надеясь найти хоть что-нибудь съестное.

Возможно, её спасало ещё и то, что в последние дни сыпал снег, и он, как ни странно, согревал птицу.

К тому же недалеко от того места, где она потерпела крушение, утром и днём играло особенно много человеческих детёнышей.

Некоторые приносили ей кусочки теста, но таких было немного. Гораздо чаще они начинали погоню за ней, громко вопя от радости.

Их крики всегда пробуждали Чёрную Стрелу ото сна и заставляли двигаться. Дети были быстры на земле, но неуклюжи. Их легко было обмануть – птица подходила вплотную к железной ограде, окаймлявшей двор, и, когда ребята настигали её, делала пару шагов за стальные прутья. Им ничего не оставалось, как обегать забор по всему двору, чтобы поймать её на другой стороне улицы. В этот момент птица просто делала шаг обратно. Дети быстро уставали и теряли к ней интерес.

Иногда Чёрная Стрела видела вдалеке знакомое дерево и гнездо, где она выросла. Гнездо было пусто. Даже если бы она добралась до него, вряд ли ей удалось бы найти там какую-нибудь пищу.

Несколько дней спустя прилетели вороны из другого клана. Они быстро обнаружили её, и путь к ближайшему мусорному баку был теперь закрыт.

Они прогоняли её, громко кричали, хотя и не решались нападать, так как считали, что она больна какой-то птичьей болезнью.

Их крики утомляли Чёрную Стрелу. Всё чаще молодая ворона просыпалась оттого, что её отяжелевший клюв опускался на худую грудь. Запасы жира кончались, и теперь она дрожала весь день.

Ей оставалось совсем немного до конца или до начала неизвестной жизни, в которой она, возможно, снова сможет летать. Каким там будет свет – и какой темнота?

Всё внутри её сопротивлялось желанию повалиться на снег и закрыть глаза. Она просыпалась и торила тропы в выпавшем снегу, одна, презираемая себе подобными, брошенная на съедение кошкам и ставшая главной забавой для человеческих детёнышей.

В ужасе, в холоде, в одиночестве, но всё ещё источавшая живое тепло.

 Аладдин

«Я должен стать врачом. Все врачи видят такое. Нужно заставить себя…»

Андрей снова посмотрел туда, где причёсанная и нарядно одетая, в бархатном ящике лежала большая кукла с восковым лицом.

«Нет, это не может быть она. Они решили подсунуть нам манекен вместо бабушки».

Теперь он хотел отвести глаза, но не мог.

«Если даже это её… тело… то в нём уже нет её… Нет».

Он всё никак не мог понять, как ему правильно себя вести, и то засовывал руки в карманы, то вытаскивал. В высоких мраморных сводах прощального зала крематория гулко звучал низкий голос священника. Струйки ладана поднимались в холодный воздух, терпкий дым щекотал ноздри.

Отец стоял с закрытыми глазами, и его губы едва шевелились. Мама с тётей в стороне, обняв друг друга, обливались слезами.

Вот уж чего-чего, а этого Андрей не понимал: почему мама плачет над матерью отца, ведь они с папой уже давно не живут вместе? Что может её расстроить, если она выбрала совсем другую, отдельную жизнь?

Единственный ответ, который пришёл ему на ум, – все, кто когда-либо знал бабушку, не могли не любить её. И он готов был поклясться, что она уж точно не попадёт ни в какой круг ада.

Андрей слышал, будто человек блуждает по земле в течение сорока дней после своей смерти. Он глядел на фигуры застывших взрослых и не мог отделаться от мысли, что её душа тихо ходит между ними и наблюдает за прощальной процессией.

Если бы джинн предложил ему загадать три желания, то какие выбрал бы Аладдин? Впервые у него в голове было пусто. Может быть, единственное, о чём бы он попросил, – чтобы траурная церемония поскорее закончилась.

Наконец священник, очень рослый высокий человек, сутулый – видимо, оттого, что всегда был вынужден пригибать голову, когда проходил через двери, – сказал, что родные могут подойти и попрощаться.

Андрей остолбенел; родители и тётя пошли по кругу, по очереди склоняясь над гробом. Он последовал за ними как во сне, но когда подошёл близко, то не смог заставить себя поцеловать бабушку в лоб.

Юноша поспешно вышел не оглядываясь.

Когда она была жива, он очень часто целовал и обнимал её. Но теперь… Неужели они не понимают, что там, в ящике, кто-то другой?

На свежем воздухе Андрею стало легче. Перед ним простирались длинные коридоры надгробных камней, крестов и небольших склепов. Он поднял глаза и посмотрел на небо, по которому едва заметно двигались грязно-белые тучи. Интересно, почему облака не рассеиваются? Почему они висят над городом целыми днями?

«Город Дождей находится в низине, – вспомнил юноша, – циклон затягивает сюда облака, как в водоворот. Тогда другой вопрос: почему именно я оказался в таком городе?»

Сильно отводя в сторону локоть, он вынул руку из кармана и непривычно легко пошевелил пальцами.

Вчера сняли гипс.

Он рассматривал свою