расчет финансовые выгоды покладистости, а Вюртемберг был беден. Он полагал, что не многие германские наемники останутся верными своим знаменам, когда представится случай дезертировать. Война в Америке требовала больших людских ресурсов. Он заявлял о своей беспристрастности во всем этом деле, но, конечно, был против помощи Британии: «Только в самом крайнем случае я снова пойду на союз с ней», — поскольку прошлое продемонстрировало нечестность Британии в выполнении взятых на себя обязательств. Фридрих говорил, что не предоставит в помощь британцам и пары шеренг прусских солдат ни за какие миллионы. Они обращались с ним как с врагом, несмотря на коалицию; препятствовали его приобретениям и претензиям в Польше, особенно в вопросе о Данциге. Даже если французы вторгнутся в Ганновер, его это будет мало касаться.

У американских колонистов были агенты в Европе, имевшие цель организовать на первых порах торговое представительство, а также, без всякого сомнения, впоследствии и дипломатическое. Фридрих был с ними разумно осторожен. Эти идеи пока преждевременны, говорил он. Единственный нужный товар, импортируемый из Америки, — виргинский табак, к тому же он никогда не смог бы защитить трансатлантическую торговлю. Король не одобрял торговлю черными рабами, которую называл позором человечества. Однако Фридрих никак не мог пойти на полный разрыв с Британией. Тем не менее уже через несколько месяцев он был уверен, что колонисты завоюют независимость и смогут ее отстоять, — британская политика ведения войны без союзников и общественной поддержки обречена на поражение и правительство лорда Норта будет отправлено в отставку.

На Фридриха не произвели впечатления военные операции Хоу, Корнуоллиса, Бергойна[325], за которыми он внимательно наблюдал. Король предполагал, что Франция, в скором времени спровоцированная Британией, вступит в войну на море. Британцы намеренно это сделают для получения большей общественной поддержки и денег для войны. Во Франции теперь был новый главный министр, герцог д’Агильон, человек средних способностей. Борьба с французами могла задеть патриотически настроенных британцев за живое, чего не в силах была сделать война в колониях против друзей и знакомых. Фридрих не мог поверить, что Франция упустит такой случай, когда Британия настолько завязла в Америке. Поскольку он не был настроен помогать Британии, то, когда та обратилась к нему за разрешением на пропуск войск из Ганновера и Гессена через прусскую территорию, ответил отказом, сославшись на прецеденты: такие марши часто закапчивались беспорядками. Независимость американских колоний теперь была неизбежностью; Георг III, считал он, получил то, чего заслуживает. «Говорят, что Англия утопает в роскоши», — писал он с некоторой издевкой. Однако Фридрих был неизменно учтив с визитерами из Британии. Генерал Конуэй, некоторое время занимавший пост государственного секретаря, встречался с королем в Сан-Суси в 1774 году и отмечал, что был очень любезно принят. На Конуэя также произвел глубокое впечатление и сам Потсдам с его планировкой и изысканностью.

В Берлине в это время был новый британский посол. Харрис — «Ноппête homme»[326], — с одобрением писал о нем Фридрих, хотя они никогда не были близки — был направлен, к неудовольствию Фридриха, в Санкт-Петербург. Его преемником стал Хыо Эллиот. «Бог знает какого легкомысленного шотландца они подберут», — говорил Фридрих. Сначала король ставил всяческие препоны, говоря Мальцану, что, как он понимает, Эллиот слишком молод, «всего лишь капитан», и не принадлежит к знатному роду; Фридрих говорил, что однажды покажет, что думает об этом, заменив фон Мальцана на какого-нибудь «старого капитана из волонтерского батальона», персону без всякой дипломатической значимости. Мальцан сделал все возможное, чтобы прояснить ситуацию. Да, Эллиот молод — ему двадцать пять лет; по он имеет прекрасные связи, происходит из древнего шотландского рода[327], сын баронета, очаровательный и остроумный человек. Он прибыл на место службы осенью 1776 года.

Эллиот приступил к выполнению обязанностей в неблагоприятных условиях. Один из американских агентов, по имени Ли, находился с соратниками в Берлине. Их целью было обеспечение поставок оружия, и первой дипломатической задачей Эллиота стало наблюдение за ними. Июньским вечером 1777 года портфель Ли был украден из гостиничного номера, где тот проживал, а номер обыскан. В этом обвинили Эллиота, и он признал, что потребовал от своих сотрудников наблюдать за Ли, но не уполномочивал их на воровство документов. Посол оправдывался и говорил, что повторит оправдания перед королем. «Это то, что я называю государственным воровством», — сказал Фридрих. Он гневался из-за нарушения протокола, но искренность Эллиота произвела на него некоторое впечатление. Король отметил, что, несомненно, такому поведению учили «dans l’есоlе de Bute»[328], и подчеркнул при этом, что его собственная терпимость находится в резком контрасте со зловредностью, которую британцы демонстрируют в таких делах, как вопрос о Данциге! Но: «Не судите слишком строго», — сказал он своим министрам. Фридрих всегда обладал некоторой терпимостью к мошенникам.

Эллиот оказался умным и умелым дипломатом. Он в скором времени влюбился в прекрасную шестнадцатилетнюю жительницу Берлина по имени фон Краут и в 1778 году женился на ней. А потом красавица миссис Эллиот изменила мужу с симпатичным помощником принца Генриха, неким Кпипхаузеном. Эллиот застал ее in flagrante[329], забрал ребенка, дочь, и вместе с младенцем переехал в Копенгаген. Оттуда он бросился преследовать влюбленных, направлявшихся в Мекленбург, и настиг их. Книпхаузен сначала отказывался принять вызов на дуэль, по, когда Эллиот побил его тростью, согласился. Они встретились на следующее утро, после того как Книпхаузен якобы пытался ночью бежать, и стрелялись. Первый же выстрел заставил Книпхаузена подписать письмо. В нем он слезно раскаивался в содеянном. В 1783 году состоялся развод, после которого эту даму не принимали в приличном обществе.

Принц Генрих очень разгневался из-за этого взбудоражившего его окружение инцидента. Подобного рода события оживляли жизнь дипломатического корпуса и не были столь уж редкими. «Берлин, — замечал Харрис, — это город, где нет честных мужчин и незапятнанных женщин. Женщины продают себя тому, кто больше заплатит, мужчины — бедны и сумасбродны». Харрис полагал, что такая ситуация существует отчасти благодаря нерелигиозности и пренебрежению моральными обязательствами, присущим самому Фридриху, и, быть может, по пуританским стандартам Фридриха Вильгельма Берлин действительно начал загнивать. Приезжие обращали внимание на преобладание беззастенчивой проституции, но также и на приятную простоту и неформальность, которую они здесь находили, — поразительный контраст с карикатурной прусской скованностью, которую они ожидали увидеть.

Фридрих никогда не упускал из виду Австрию. Он согласился — даже попустительствовал этому — с расширением австрийской территории за счет Польши в 1772 году, обратил внимание на приобретение территорий в Валахии по секретному договору с Турцией в 1771 году.