половине XIX столетия подобные устремления были едва различимыми обертонами западной науки, лишь время от времени возникавшими оппозиционными выпадами, которые тут же подавлялись господствующей доктриной. С другой стороны, тот мир идей, из которого выросла русская структуральная наука, оформился в целостное научное мировоззрение, резко враждебное прежнему. Одно из проявлений набирающего силу структурализма в сегодняшней русской науке – формальная школа в литературоведении. Она усматривает в истории художественных форм закономерную имманентную эволюцию и отказывает в какой бы то ни было ценности генетической проблематике за пределами художественных систем, т. е. ставит под сомнение тенденцию устанавливать причинные отношения между гетерогенными фактами. В последние годы принципы исследования поэтического языка были распространены на языковую систему как таковую, хотя она функционирует совершенно иначе; так планомерно, шаг за шагом строится здание структуральной лингвистики.

На фоне только что очерченных общетеоретических предпосылок современной русской науки и характерных особенностей сегодняшней русистики можно набросать беглую картину нынешнего состояния и перспектив русской славистики. В богатой научной литературе по языкознанию, появившейся в России за последние пятнадцать лет, есть целый ряд ценнейших славистических исследований, которые выходят за рамки русистики. К ним принадлежит книга Щербы о восточнолужицком наречии[699], работа Бубриха о системе северокашубского ударения[700], а также работы Кульбакина по сербскому языку[701], Селищева – по македонским диалектам[702], Дурново – в области церковнославянского языка[703], труды Трубецкого по предыстории [Urgeschichte] славянских языков[704], Булаховского – по сравнительной славянской акцентологии[705]. За пределами языкознания дела обстоят значительно хуже, достижения здесь скудны, за исключением плодотворной работы учеников и последователей Кондакова[706] в области средневекового изобразительного искусства южных славян – эта работа осуществляется в контексте богатых традиций русской византинистики. А что же произошло, скажем, с русской наукой о славянских литературах? Взлет русского литературоведения, богатый арсенал новых идей, методологические достижения, проблемы – все это миновало славянские литературы, которые так и не были вовлечены в орбиту русских литературоведческих разысканий. Правда, время от времени в печати появляются собранные русскими учеными материалы о славянских литературах, о точках соприкосновения русской литературной жизни с другими славянскими литературами, о культурных взаимоотношениях между ними. Само по себе накопление подобных материалов – занятие полезное и достойное уважения, однако это еще не наука. Русские исследования в области славистики до сих пор эпизодичны и разрозненны. Русское востоковедение и византинистика (не говоря уж о русистике) – все это здания, каждое из которых воздвигнуто на собственном прочном фундаменте; в то же время русская славистика так и не стала целостной научной системой и не располагает единым планом развития. Вместо него – эклектическая смесь разнородных и неравноценных составных частей. Русская славистика доныне не представляет собою научной школы. Роль группового, коллективного творчества, которым столь выгодно отмечен целый ряд отраслей русской науки, в славистике незначительна. По сию пору дело продвигается вперед лишь благодаря личным усилиям отдельных ученых, порою выдающихся, но немногочисленных и разобщенных.

Нынешние международные отношения складываются для славистики в высшей степени неблагоприятно. Что касается русского зарубежья, то есть, конечно, несколько русских ученых, осевших в славянских странах и получивших возможность познакомиться с ними более основательно, чем это было возможно во время былых краткосрочных академических командировок. Однако о создании славистической школы в условиях диаспоры, разумеется, не может быть и речи. В России же правящие круги не только никогда не интересовались славистикой и ее нуждами, но и вообще не понимали ее реального значения, не осознавали потребности в кадрах сотрудников, глубоко и всесторонне осведомленных в славистических проблемах, а также в исследователях, которые бы занимались этими проблемами в духе традиций русской науки и с точки зрения российских интересов. Только поверхностный наблюдатель может говорить о реальном понимании описанных выше проблем исходя их того, что в коридорах российской власти оказалась в моде «славянская» фразеология. К сожалению, в правительственных сферах сегодняшней России наука о славянах и «славянская» фразеология зачастую смешиваются; враждебность же по отношению к официальному «славизму» [Slawismus] прежнего режима порождает почти суеверное предубеждение против славистики. Между тем речь идет о целом спектре конкретных проблем, которые всесторонне связывают Россию со славянскими странами. Довольно одного взгляда на карту Польши, чтобы понять: отсутствие в России планомерных и тщательных славистических исследований – непростительная близорукость. Достаточно принять во внимание экономические и внешнеполитические интересы Чехословакии, чтобы настаивать на сближении этой страны с Россией. Может ли Россия оставаться безучастной к наличию в центре Европы страны, которая не только не имеет реальных поводов для разногласий с нею, но и – по естественным причинам – заинтересована в сближении? Ответ ясен, а значит, знакомство с этой страной – неотложная задача. При всех изменениях российских политических приоритетов, не подлежит ни малейшему сомнению наличие сложнейшего комплекса интересов, которые постоянно связывали, связывают и будут связывать Россию с балканскими славянами.

Итак, о славянских странах необходимо судить в свете культурных интересов России; однако здесь снова и снова приходится сетовать на традиционное равнодушие, царящее как в российских официальных кругах, так и (за немногими исключениями) в образованном сообществе. Покойный профессор Ястребов[707] приводил мне немало ярких примеров глубокого невежества русской интеллигенции в славянских вопросах. Многие факты, удостоверяющие это невежество документально, выглядит прямо-таки анекдотически. Чем не замечательный пример: многолетний председатель известного Славянского благотворительного общества граф Игнатьев[708] в молодости пытался убедить Палацкого[709] в том, что, дескать, чешский патриотизм – дело хорошее, только к чему чехам глаголица! И в своей правоте граф был убежден до глубокой старости. Не лучше (если не хуже) обстоят дела и сегодня. Приведем несколько «чешских» примеров. До недавнего времени в московской прессе Чапека называли английским писателем, Гашека – немецким; в одном из серьезнейших московских журналов появилась статья, в которой известные подделки Ганки[710] рассматривались как подлинные старочешские памятники и т. д. и т. п. Распространение русской культуры становится все более ощутимым фактором международной духовной жизни, однако этот процесс идет сам по себе, стихийно, без всякого плана. Планомерная, упорядоченная разработка вопроса об экспорте русской культуры, разумное и целенаправленное управление этим процессом – вот насущные задачи для всех здравомыслящих людей России. Барское пренебрежение и равнодушие более неприемлемы. Необходимо (воспользуемся понятием из области коммерции) изучать рынок сбыта культуры, его запросы и возможности; необходимо выявить области, в которых прививка русской научной традиции, скрещивание с русскими культурными ценностями могли бы принести достойные плоды. Не стоит забывать о том, что было с давних пор усвоено великими народами Запада: к распространению языковой культуры за пределы страны нельзя относиться равнодушно с точки зрения интересов данной культуры, ее нормального развития. Многие ли знают о том, что,