зачем им эдакие сложности, Веселина взять в толк не могла, но зрелище было сразу и нелепым, и жутким. Хотелось не то закрыть глаза и юркнуть под стол, не то броситься наутек. В башню никакой яге не ворваться, туда вообще не войти без дозволения хозяйки, но самой-то хозяйке каково сидеть в резной клетке год за годом? Что ей вообще делать? Смотреть то на снег, то на листопад? Вышивать? Забавляться с живыми узорами? Кидаться на стены?

Веселина изобразила улыбку и, как и положено вежливой хозяйке, шагнула навстречу важно переваливающейся воительнице. Сестра, с которой отшельница говорила прошлый раз, была тоньше и не щеголяла железными грудями, видать, яги и впрямь заняты каждая своим делом. Одна ищет, другая зовет, третья забирает…

Вновь прошумели вороньи крылья; верные спутницы яг описали круг над головой хозяйки и устремились к пустующей ступе, на край которой и уселись. Нет, уселось лишь две, третья принялась кружить над поляной, а вот яга остановилась, раскорячившись на своих чудовищных лапах. Грубо и сухо брякнули кошели и кошельки, ощерился огромный безгубый рот. Надо было что-то говорить, хозяйке положено говорить первой, но в горле внезапно пересохло. Гостью молчание, однако, ничуть не смутило, а может, она ждала чего-то подобного.

– Да увидит тебя Великая Мать, – вербовщица кивком отбросила за спину длинные, отливающие металлом космы. – Срок вышел, пора ответ держать. С нами ты или сама по себе?

– Будь здрава, гостья дорогая, – ровным голосом произнесла чародейка. – Нет у меня ответа, вопросы есть. Садись за стол, поговорим, потолкуем, а для начала скажи, как мне тебя величать.

– Вечерней Гончей зови, – яга уселась лицом к лесу, как Веселина и рассчитывала. – Станешь сестрой – узнаешь больше. Не станешь – и того много будет.

– Как скажешь. Чем тебя потчевать, Гончая?

– Не нужна мне твоя пища, – ничуть не удивила гостья, – за другим послана. Что узнать хочешь? Боишься чего? Или жалеешь?

– Жалею, – смотреть в меловое безносое лицо с глазами-зеркалами было трудно, но взгляд отшельница опускать не стала. – Красу свою да молодость. Страшны вы больно.

– Не мы страшны, а ты непривычна, – и не подумала обижаться яга. – Каждому своя краса и своя цена. Станешь одной из нас – поймешь, а поняв, привыкнешь. Ну а до того можешь любую личину надеть. Смотри.

Костлявая рука неспешно поднялась, описывая круг вокруг лица, побежали по широкому браслету искры-сполохи, заколебался, ровно над костром, воздух – и выправился. Напротив Веселины сидела смуглая скуластая красавица с множеством тонких косичек. Алые губы приветливо улыбались, в раскосых живых глазах плясали смешинки. Веселина быстро глянула вниз и увидела две маленьких ножки в сафьяновых башмачках. Только мертвому живым не стать, а железо мертво.

– Хорош морок, – медленно проговорила волшебница, – только я не хуже наведу.

– Не морок это, – равнодушно объяснила красавица, отодвигая в сторону кувшин с цветами. – Сейчас у тебя одно тело, и жить тебе с ним, покуда до смерти не истреплешь, а у нас тел столько будет, сколько захотим. Какое нынче глянулось, такое и носишь. Как платье. Опостылеет или испортится – другое наденешь, а наскучит рядиться, станешь такой, какая есть.

– Не верю. Железо в плоть не обратить.

– Не обратить, – подтвердила Гончая, – но железные ноги еще попробуй выслужи, хотя у тебя может и выйти. Только начинать тебе всяко с ног костяных, а кость – та же плоть.

– Стань собой, – потребовала в ответ Веселина, – и впредь не лги, если хочешь, чтоб я тебя слушала.

– То, что по сути есть правда, ложью не называй, – ничуть не смутилась вербовщица, но свое обличье вернула, заодно сотворив за спиной большой тканый ковер с летящими к невиданному зеленому солнцу гусями-лебедями. Будто расшитое знамя развернула. – Чтобы тело менять, нужны время и изба. Я тебе показала, что ты сможешь делать.

– Допустим, – цветочная охапка теперь стояла на краю стола, и хорошо! Надо смотреть на то, чем собралась стать, внимательно смотреть. – Про тело я поняла, теперь хочу понять, зачем я вам, а вы – мне.

– Для пользы взаимной, – назидательно произнесла Гончая. – Ты сильна, ты умела, ты быстро научишься и займешься нашим делом. Каким – уж прости, до поры до времени не скажу. А мы тебе нужны, потому что нет для тебя в Белосветье места.

– С чего ты это взяла?

– Не я, ты.

– Я еще не решила!

– Решила. Когда жар-череп второй раз по доброй воле в руки взяла. Вспоминай, будущая сестра, как из отчего дома сбегала, сперва в лес, а потом и вовсе куда глаза глядели. Как с родным отцом говорить не стала, как жениха бросила…

– Я не забывала!

– Так признайся, что не нужен тебе муж-хозяин, будь он хоть сын царский, и что заботы да увертки бабьи не про тебя, – зеркальные глаза переливались плавленым серебром. – Почестей-богатства ты тоже не хочешь, а красоты и молодости тебе не жаль. На что они тебе? Другим они нужны, чтоб мужа поймать, гнездо свить, детей нарожать, а ты от этой доли прячешься и правильно делаешь. Сейчас, коли за ум возьмешься, воительницей стать сможешь, в иные миры заглянешь, – яга подняла украшенный перстнем-когтем палец, и на ковре, скрывая чужое солнце, заклубились зеленоватые облака, сквозь которые проступали очертания словно бы парящих рогатых зданий, теперь гуси-лебеди летели к ним. – Изба для тебя – лишь начало пути: обучишься, помощников верных заведешь, – железный коготь указал на последнюю из вытканных птиц, и та, блеснув глазками, обернулась. Веселине показалось, что дивоптица глянула ей прямо в душу. Стало страшно, но волшебница лишь досадливо поморщилась.

– Ну, допустим… Дальше что?

– Станешь бо́льшим, чем ты есть, – торжественно объявила яга, вновь уставившись на собеседницу. – Много бо́льшим, только спешить надо, лет через десять уже не выйдет. Прирастешь навеки к Белосветью, корни пустишь, в цене и для нас, и для себя самой упадешь. Нет, польза от тебя и тогда какая-никакая будет, да и ты от смерти избавишься, только зачем ждать? Хотела бы иного – уже бы повойник носила, мужу ноги мыла. Тебе нужно с силой своей примириться, а для того скорлупу человечью разбить. Ну так разбей.

– Как, Гончая? – с внезапной усталостью спросила волшебница, уже понимая и то, что согласится, и то, что не принесет это ей ни радости, ни покоя, только избавление от проклятого материнского дара. А тел-обманок она носить не станет, хватит ей быть «прекрасной», костяная нога так костяная нога…

– Ну, наконец-то! – в глазах-провалах ничего не мелькнуло, но в голосе вербовщицы послышалось торжество. – Начнем мы с тобой с малого…

– С того, что