небольшой вихрь, подхвативший ворох пестрых листьев. На стол они опустились богатой аксамитовой [44] скатертью.

– Да ты никак кормить-поить злодейку костеногую надумала? – не унималась куколка, наколдовывая еще и полавочники. – Нет бы меня накормить! А еще лучше – детушек завести, их, родимых, холить-лелеять, мужа потчевать, так ты эту…

– Никого я потчевать не собираюсь, – устало откликнулась волшебница. – Яги нашего не едят.

– И худ с ними! Ну, зачем тебе эта жуть? Неужто хочешь как они стать?

– Хочу! – соврала Веселина, вспоминая безносое синюшно-белое, как снятое молоко, лицо и пустые глаза воительницы-вербовщицы.

Нет, не яга сбила купеческую дочь с веками заповеданной женщинам светлой дороги, а родительская любовь. Хотела матушка как лучше, вот и оставила родной кровиночке нечестное счастье. Думала, та не поймет, а если и поймет, то примет, но Веселина так и не смогла.

– И все одно, пусть упрашивают-уговаривают, – упорствовала помощница. – Пусть под дверью стоят! Не по чину царской-то невесте к колдовке залетной навстречу выходить.

– Давно я уже не царская невеста. Помолчи!

Новый щелчок пальцами, и вот уже на скатерти красуется расписной кувшин с пышными розанами. За цветочной охапкой собеседницу будет толком не разглядеть. А ведь если она подтвердит договор, от нее тоже загораживаться станут. Загораживаться, кричать от ужаса, бросаться прочь, не чуя под собой ног.

– Ну чего тебе не хватало? Мачеха не донимала, жених надышаться не мог. Хороший ведь жених был! И роду царского, и смирный, и собой пригож… Другая бы руками-ногами за такое счастье держалась, а ты? Дрянь эту свою лупоглазую откопала и бежать! Своей силы не хватало, ну так я на что?

– Душу мотать!

И ведь не отцепишь сварливый кошель с надоедливой куколкой, в башне не запрешь: вербовщица не поймет, вернее, поймет так, что лесная чудачка уже согласилась, вот и избавилась от матушкиной памяти. Благуша не только склочничать умеет, будь она сыта, вмешалась бы точно, а так сил только на воркотню и хватает.

Ворчала соломенная нянька, сколько Веселина себя помнила, и это тоже было проклятьем. С того ее волшебница со слепым конем и оставила, что захотела хоть на одну ночь без пригляду остаться. Ну, осталась, поглядела, как Охотник пироги наворачивает да Буланого своего нахваливает.

– …а может, он, Алеша этот, не такой уж и бабник? – угодила по больному куколка, будто мысли прочла. – Раз уж даже на тебя, ягодку-малинку, рот не разинул?

Потому и не разинул, что китежане амулетами с ног до головы обвешаны! А без них так же, как и все, губу раскатал бы, и точно так же сразу позабыл.

– Сказала же, помолчи! – прикрикнула на непрошеную советчицу Веселина, борясь с желанием грохнуть только что сотворенный кувшин оземь и сбежать.

Благуша, диво дивное, замолчала, и поляну окутала хрупкая солнечная тишина. Скользнула по щеке паутинка, проплыла по небу хищная птица, кажется, сокол. Крылатому добытчику не повезло – в травах никто не шевельнулся, и разочарованный красавец исчез за поредевшими кронами. Стало как-то особенно пусто и одиноко, но Веселина упорно смотрела вверх. Нет, она не ждала, но возникшую над лесом черную точку заметила, едва та появилась.

Вот и все, вот и прилетела…

* * *

Прежде ступу в полете Веселина не видела – это было красиво и одновременно страшно. Молодая волшебница со странной отстраненностью смотрела, как точка растет, становится пятнышком, обретает причудливые, все более четкие очертания. Наверное, воины на стенах осажденных городов так же смотрят на летящие их убить камни – но запущенные стенобитными машинами глыбы не имеют ни воли, ни разума. Единожды взлетев, они несутся туда, куда их бросила неодолимая сила, а яги свои дороги выбирают сами. Во всех смыслах.

Бескрылый полет пугал и зачаровывал своей сразу и мощью, и невероятностью. Огромное сверкающее гнездо уверенно неслось к башне, и Веселина быстро хлопнула в ладоши. Чуть слышный хлопок перешел в чистый, сильный звон, казалось, что на поляне ударили в дорогой тяжелый колокол.

Гостья услышала и слегка шевельнула внушительной совней, которую, как и водится, сжимала в правой руке. Ступа, слегка накренившись, повернула и неспешно заскользила к поляне, казалось, она спускается по невидимому пологому желобу. Яга-вербовщица, почти наверняка воительница, стояла в ней неподвижно, как аист в гнезде, только развевались длинные серо-стальные космы да нарезали сужающиеся круги воро́ны-спутницы.

Богато украшенный край ступы не доходил гостье и до пояса, так что отшельница могла в подробностях разглядеть прижатое грудастой кирасой темно-синее одеяние, кованые массивные браслеты и обвешанный амулетами да кошелями пояс. Из того же, почти черного с багряными искорками, металла были и височные кольца вербовщицы, и головной обруч, на котором горела опрокинутая лунница, а вот навершие совни и что-то вроде песта, которыми яги погоняют свои ступы, казались откованными из черного льда.

Над зарослями боярышника ступа еще развернулась и теперь плыла прямо на Веселину. «Страхи-то какие! – сразу и горестно, и зло пискнуло внизу. – Гнала б ты ее от беды подальше… Не к добру…»

Не к добру, только где оно, это добро?

– Сиди тихо! – шикнула девушка, на всякий случай затягивая завязки на кошеле.

Благуше яги не нравятся. Можно подумать, они нравятся самой Веселине! Был бы у нее выбор, она бы вербовщиц и слушать не стала, только по-другому «прекрасной» быть не перестанешь, хоть в плат замотайся, хоть нос с ушами себе отрежь, хоть старухой прикинься!

Захлопали крылья, возле самого лица пронеслась огромная, с доброго петуха, ворона и с карком метнулась с докладом к своей госпоже. Та махнула совней, и волшебница равнодушно отметила, что конец древка украшен пучком прутьев, отчего диковинное орудие обретало сходство с обычной метлой. Охотник Алеша наверняка так бы и сказал и еще хмыкнул бы в придачу.

Охотник Алеша уехал, даже ни разу не оглянувшись.

Веселина зачем-то тронула косу, глядя на как раз посадившую ступу ягу. Девушка думала, что в стенке прорежется невидимая дверца, но вербовщица выпрыгнула наружу, словно огромная блоха. Взметнулись и опали прикрывавшие железные ноги без ступней лоскутья – гостья, как отшельница и подозревала, оказалась воительницей. Впору было гордиться как собственной смекалкой, так и оказанным лесной чародейке почетом: абы к кому сестры столь важных особ не посылают.

Под угрюмым взглядом волшебницы яга деловито смахнула с верхнего обода шустрые разноцветные огоньки, после чего сунула «метлу» в ступу прутьями вверх, а пест бережно положила поперек. Пригляделась, что-то поправила, лязгнула, вцепляясь в землю нижними дугами железных лап, и, вышагивая, словно перекормленная ворона, тяжеловесно двинулась к столу. Как воительницы умудряются ходить на своих подпорках и