служила бы с беззаветной преданностью, радостью и гордостью. Но Белосветье большое, и если встретится ей могучий и щедрый чародей, готовый ценить усердие своих помощников по заслугам, девушка распрощается с Огнегором и Ниядой без всякого сожаления. Это мать Малки, деревенская ведьма из-под Вилова, всю жизнь довольствовалась тем, что соседкам тлю на капустные грядки насылала, молоко коровам портила да приворотные зелья в грязном горшке стряпала. С прозябанием в своем захолустье она смирилась, а то, чего дочь уже достигла, показалось бы старухе неслыханным счастьем и удачей, но Малка хочет большего. Куда большего.

И обязательно добьется.

Имя старое, имя новое, имя истинное…

елокаменная гроздь тихонько, по-синичьи, тенькнула и начала медленно наливаться красками, становясь розоватой, малиновой и, наконец, лиловой. Теньканье повторилось и перешло в раскатистую, соловей позавидует, трель.

Веселина поморщилась: она и так помнила, какой сегодня день. Сама ведь себе врала, когда стену зачаровывала, чтобы та о назначенной встрече напомнила: дескать, не так уж это и важно, могу позабыть. Как же, забудешь такое!.. Сегодня день сравняется с ночью, и она наконец избавится от того, за что другие готовы душу отдать. Веселину никто не спрашивал, хочет ли она такой судьбы и такого дара, они ей достались вместе с оказавшимся издевкой именем.

Обмануть других просто, обмануть себя не выйдет: ты знаешь, кто ты есть, и помнишь всё, что с тобой было. Можно сбежать за тридевять земель и укрыться в лесной башне, можно назваться хоть Грустиной, хоть Миравой, от себя не убежишь. Единственный выход – перестать быть собой, но как же это страшно!

Смотреть на лиловеющие грозди не хотелось, как и перекрашивать их, не хотелось вообще ничего. Волшебница рассеянно оглядела чисто прибранную горницу, а затем и себя. Равнодушное зеркало отразило бледное недовольное лицо. Веселина раздвинула губы в достойной упырицы улыбке и загнала зеркало вместе с виноградом-напоминалкой вглубь стены; немного подумала и переделала остатки резьбы в пару каменных ворон, заодно присобачив им павлиньи хвосты и венцы из перьев. Получились почти жар-птицы.

И что ей было не отправить Охотника Алешу за такой же, дав ему срок до следующей осени, а ягам сказать, что не все дела улажены, не все ответы найдены? Не догадалась, уж больно неожиданно все вышло, ну и пусть! Охотник со своим конем не расстанется, значит, нет-нет, да и вспомнит, может, даже заедет с какой-нибудь диковиной; такие гордецы в долгу оставаться не любят.

– Некому отдавать будет, – угрюмо объявила волшебница, водя пальцем по березовому гребню. – Некому и незачем.

– Ой, не дело ты, дочка, затеяла, – немедленно завела свое Благуша, хотя уж ее-то никто не спрашивал! – Одумайся! Ну зачем тебе с твоей красой этакие страхолюдины? Сами толком не живут и других с пути сбивают!

Веселина не ответила. Детское желание упрекать, орать, топать ногами у нее давно пропало, да и на кого топать? Матушка который год в могиле, и она дочке добра желала, а Благуша… В соломенную голову свои мысли не впихнешь, и кабы только в соломенную! Дурех, пытавшихся кто за курицу, кто за холстину выпросить любовное зелье, отшельница навидалась. Пыталась она с ними говорить – ни до одной не дошло, что счастья из морока не слепишь. Ну, станет за тобой милый как на привязи бегать, только не любовь это – ошейник с цепью. Завороженный хоть за уродиной побежит, хоть за старухой, хоть за козой… Будь на то воля Веселины, избавилась бы она от матушкиного подарка, только его не сбросить и не смыть, пропиталась она волшбой до костей.

Под ухом вновь настырно затенькало: загнать свою придумку вглубь стены волшебница загнала, а вот приказ отменить позабыла. Неживые помощники в душу не лезут и лишнего не говорят, зато пока не остановишь, будут делать, что единожды велено. Хоть кашу варить, хоть песни петь, хоть напоминать…

– Помню, – бросила отшельница. – Замолкни!

Разговор с ягой будет долгим, потому что она так до конца и не решила… вернее, не решилась. Жить как прежде сил больше нет, бросаться в новое, как в омут головой – жутко. Недоброе оно, это новое, чужое насквозь. Такое чужое, что в свой дом, хоть бы и напоследок, впускать больно. Под себя ведь всё устраивала, а тут эта… с железной ногой.

– Что за стенами? – Веселина раздраженно бросила гребень на расшитую лазоревыми цветами скатерку. – Льет или светит? Отвечай.

Павлинохвостая ворона тут же каркнула, что и светит, и греет. Осенний Солнцеворот редко бывает дождливым. Лето на прощанье улыбается, а осень до поры до времени прячет злобу, как будущая мачеха на смотринах. Сварливые дожди да ледяные иголки – это потом, когда в силу войдет, хозяйкой себя почувствует. Девушка поежилась, словно ей уже сейчас стало зябко, и взяла с подставки дождавшийся своего часа посох с жар-черепом.

– Хватит бездельничать, – объявила она не то себе, не то Благуше, не то черепу, – пора гостью встречать. На лугу поговорим, день теплый, солнечный.

– Да где же это видано, – тут же вскинулась куколка, – чтоб к пакости безносой-немытой-нечесаной навстречу выходить. Пусть на пороге топчется, ждет, когда смилостивишься. А всего лучше дай от порога поворот… И покушать дай, оголодала я.

– Вечером. Все вечером.

Благуша злилась, бурчала, то уламывая, то пытаясь приказывать, то прося покушать… Девушка слышала тоненький, памятный с детства голосок, но не слушала, выйдя из башни и готовя место для переговоров. Совсем недавно вокруг этих сосен носился прозревший конь. От радости, охватившей и негаданных гостей, и саму Веселину, только и осталось, что переломанные сухие травы, в полуденном сиянье ставшие золотыми. Золотыми были и тянувшиеся к небу высокие смолистые стволы, и жавшаяся к ним юная березка. Зато словно бы отступившая в сторону осина куталась в алый платок, а заросли боярышника на границе леса манили целым хороводом красок. Такими красивыми Веселина их еще не видела, денек вообще выдался дивным, но лучше бы небо стало серым: в серятину с прошлым рвать легче.

Возникшие по щелчку пальцев стол, пару лавок и подставку под едва ли не силком врученный ей залог отшельница развернула так, чтобы боярышниковое буйство оказалось у нее за спиной. Черный с красным короб отшельница за год так ни разу и не открыла. Молодость у нее своя не кончилась, подглядывать было не за кем, а богатство и сила… на что они в лесу?

Верная Благуша, не переставая бурчать, закрутила