повеселел немного. Матвей, подметив эту перемену настроения, поинтересовался:

– Что будешь в Литве делать, Гриш? С нами воевать пойдешь, Долгорукову мстить?

– Нет, я в Республике задерживаться не собираюсь – поеду дальше, в Голландские штаты или в Англию. А оттуда, может, и за океан, но не сразу.

– Отчего же не сразу?

– Книгу хочу написать, про наше Московское царство.

Артемонов поневоле рассмеялся.

– А что? Многие немцы, у нас побывав, книги пишут, да такие, что хоть плачь, хоть смейся. А ведь по тем книгам нас и запомнят. Я на Москве немцев много насмотрелся, и давно им удивляюсь: в том месте, где мы – дураки, они – умные. Ну а в чем мы умные – в том они ну такие дурни. А может, это на нас удивляться надо… А книгу я хорошую хочу написать, подробную, я ведь про наши московские обычаи немало знаю. У меня и записи есть, вот, – Котов извлек из под грязного кафтана еще более потрепанный бумажный свиток, – Но свитки все – вещь ненадежная, поэтому я все запоминаю и в голове стараюсь держать.

– И что же, думаешь, напечатают это немцы, денег заплатят?

– Насчет денег не знаю, не за ними гонюсь, а вот напечатать – точно напечатают. Не было еще такого, чтобы русские сами про себя писали, кроме как в летописях. Поможешь?

Артемонов приобнял подьячего.

– Ну как же не помочь, Григорий Карпович! Только и ты мне помоги – выведи с этого болота проклятого, а то я пока от твоей милости бегал, заблудился совсем.

Глава 5

На следующий день Артемонову так не терпелось начать проверку дьяка Алмаза Ивановича, что он, проспав всего пару часов и встав с рассветом, помчался к воеводской избе, где обычно ночевал Илларионов, чтобы быть, в случае чего, под рукой у Шереметьева, ну и, разумеется, чтобы и самому не терять воеводские дела из виду. Заспанный дьяк был удивлен, но все же, внимательно кивая, выслушал взволнованный рассказ Матвея о том, что у западной угловой башни нужно срочно укрепить шанцы, пока совсем не обвалились, а времени и людей, де, у Артемонова для этого совсем нет, да и бревен не хватает. Мало того, и сам Матвей никак не успевает туда съездить, а потому просит его, Алмаза, передать эту весть капитану Ивану Кларку – попросить, чтобы выслал кого-то из своих офицеров, или сам навестил шанцы с парой дюжин солдат. Недовольно пробормотав, что шанцы, поди, еще пару часов бы точно простояли, и Матвей мог бы просто прислать вестового, да прислать чуть позже, чтобы не тревожить людей после такого знатного ужина, Илларионов перевернулся на другой бок. Артемонов извинился, но добавил, что дело это уж больно срочное и важное, и откладывать его никак нельзя: обвалятся окопы с минуты на минуту, да еще и под почти беспрерывными смоленскими дождями.

Поговорив с дьяком, Матвей решил, что рытье шанцев, чтобы не думали о нем Бунаковы, Бюстовы, Шереметьевы и прочие, можно на день и прервать, и посвятить, наконец, его весь учениям. Тем более и погода выдалась на удивление ясная, и уже на рассвете солнце светило ярко и припекало довольно сильно. Таким началом дня не следовало обманываться, поскольку ясное утро в этих краях почти всегда сменялось пасмурным полднем, а затем, очень часто, дождливым вечером. Поэтому Матвей поднял роту спозаранку, и уже к полудню они успели отработать и стрельбу, и бой с пиками, и даже немного поединки со шпагами, которыми, как на грех, решили почему-то снабжать солдатские полки вместо привычных бердышей. Оружие это прекрасно подходило для дуэлей благородных господ, однако было почти непригодно для жестоких рукопашных боев, предстоявших солдатам Артемонова и других рот. Все служивые были рады, как хорошей погоде, так и отмене земляных работ, после которых обычная военная муштра казалась отдыхом, и выполняли все упражнения с большим воодушевлением. Оказалось, что не так уж подчиненные Артемонова больны и истощены, как он думал. Прапорщик Наумов весело скакал вдоль строя с огромным ротным знаменем, на котором, помимо креста и трех звезд, обозначавших номер роты в полку, Матвей велел изобразить еще и сову с хищным клювом и змеиным жалом. Поручик Иноземцев громким голосом повторял приказы капитана и не ленился сам показывать пример рядовым. Музыканты – барабанщики, литаврщик и сиповщик Савка, тринадцатилетний солдатский сирота, наряженный в немецкое платье, хотя и весьма драное и поношенное – превосходили самих себя, и приближались к казалось бы недосягаемому совершенству придворных игрунов боярина Шереметьева. Солдаты с удовольствием шагали под такую задорную музыку, чеканили шаг и старались выполнить все движения особенно стройно и красиво. Рота, хотя и условно, делилась на две части: мушкетеров и пикинеров (боярин Шереметьев не мог без путаницы и ругательств выговорить эти слова, и поэтому, когда все же приходилось, бубнил их непонятной скороговоркой). Мушкеты, как и короткие полупики были и у тех, и у других, однако пикенеры также носили длиннющие двухсаженные копья. И мушкеты, и древки копий, закупались по немалой цене в Европе. Мушкеты приобретали в основном в Голландии, где после Тридцатилетней войны остались такие запасы качественных ружей, что покупка их, даже с учетом дальнего и опасного перевоза через Архангельскую гавань, обходилась дешевле, чем собственное производство – впрочем, русских пищалей в полку тоже было немало. Мушкеты были настолько тяжелы, и давали такую сильную отдачу, что даже самые дюжие солдаты не могли из них стрелять без подсошника. Каждый мушкетер был опоясан банделерой: тяжелым кожаным поясом с подвешенными глиняными кувшинчиками с зарядами пороха. Основной трудностью при отработке стрельбы было добиться, чтобы все солдаты заряжали мушкеты с примерно одинаковой скоростью, и нажимали на курок не когда Бог на душу положит, а по команде, подаваемой с помощью боя барабана. Пока стрельба велась с места, выходило лучше некуда, но, как только рота начинала маршировать, солдаты, соответственно своему возрасту и силе, уставали в разной степени, и успевали зарядить ружья далеко не одновременно. Впрочем, это можно было считать мелкими придирками, а со стороны маневры роты выглядели очень достойно и внушительно. Короткие полупики изготавливались самым простым способом, и для их древков подходила почти любая палка. Тем не менее, это было самое главное оборонительное оружие пехоты, и солдатскую роту, огородившуюся такими рогатками, могла сбить с места разве что атака отборных польских гусар. От полупик сильно отличались длинные копья, древки которых делались из редкого на Руси ясеня, и их поэтому приходилось также закупать у немцев. Это было