пешими в бой пойдем? Только надобно решить, кто возглавит отряд, идущий против татар, кто будет товарищем воеводы, и кто на какую сотню встанет. Под началом Никифора Борисовича всем нам идти вместно. Но дальше посложнее будет, ведь и я, и князь Ромодановский, да и Евфимий Петрович – все по чести равны будем, кому же быть товарищем, как честь каждого не уронить? Надо бы спросить Ромодановского, согласиться ли ертаульную сотню возглавить, может и отказаться – он ведь человек гордый.

– Князь Прокопий Филиппович, так ведь без мест в походе… Царский указ…, – нерешительно вставил Борис Семенович. Шаховской презрительно скривил губы, улыбнулись и Хилков с Никифором, а Кровков закивал головой, как будто говоря, что князь Шаховской высказывает вполне очевидные всем вещи.

– Указ – указом, а только мне с каким-нибудь Тютчевым из Пронска быть невместно, и о том не указ говорит, а столетия службы, и род свой позорить я не стану, хоть сто указов напиши.

Младший Шереметьев, Александр, бросил быстрый гневный взгляд на дворян, но тут же уставился в пол, Бунаков побагровел окончательно, а стоявший у двери светлицы Алмаз Илларионов внимательно, с не вполне ясным выражением поглядел на Шаховского. Дипломатичный Борис Семенович быстро пресек местнический спор, наговорив много лестного про славное прошлое обоих родов, причем такого, что и самим Хилкову с Шаховским было невдомек, и немало их удивило. Чувствовалось, однако, что угли местничества только подернулись золой, но вовсе не потухли. Воспользовавшись установившимся ненадолго молчанием, слово взял капитан Бунаков:

– Милостивый государь, князь Борис Семенович! Оно все верно про лошадиный корм сказано, да только не до конца. Время-то сейчас летнее, какой же у коней может быть голод? Да, трава не овес, а все же не голодают. Да если и падет пара-тройка лошадок, так их же и на еду можно пустить, а новых у татар прикупить или отогнать, не так уж велика потеря. А пойди сейчас на татар, в один день несколько сот потеряешь – так что же лучше? Да и начнись приступ, нам вся конница пригодится, лишней не будет – пока солдаты на приступ идут, кому еще их прикрывать? Так что затея эта с походом на татар – прямо сказать, негодная, твоя княжеская светлость.

Слушая Бунакова, Никифор покраснел, а Хилков и Шаховской, зло и насмешливо улыбаясь, переглядывались между собой.

– Демид Карпович, а все же ты не конник, – вмешался Кровков, – Если и было чего в Смоленском походе, то давно прошло. Чего горячишься, кто тебе мешает к осаде готовиться?

– Я, Агей Матвеевич, поболее твоего в седле повоевал, ты меня не оговаривай! – гневно зашевелил усами Бунаков, а старший Шереметьев поспешил замять ссору, предоставив слово Герардусу Бюстову.

Тот немного привстал, почтительно поклонился воеводе и извлек из своей кожаной сумки большой свиток, по которому начал излагать свои соображения, при необходимости поднимая глаза от бумаги, когда требовалось что-то пояснить дополнительно. Произносимые громким и низким голосом чеканные немецкие фразы всегда заставляли почтительно притихнуть участников совета, за исключением, пожалуй, несгибаемого Бунакова, который шевелил усами, готовя про себя речь с опровержением доводов немца. Переводил речь Бюстова Артемонов при поддержке Алмаза Ивановича, который, сложив руки у рта, шептал ему, высунувшись из-за двери, необходимые подсказки. Иван Джонс и Иван Кларк, которые, видимо, отчасти понимали немца и сами, слушали его весело переглядываясь. Полковник говорил о том, что время продолжает работать на московское войско, которое страдает от голода и конского падежа неизмеримо меньше, чем осажденные, что работу над сетью шанцев нужно завершить, чтобы избежать напрасных жертв во время осады, и что татарские отряды могут быть опасны только вышедшему в поле, но не стоящему лагерем войску. Александр Шереметьев слушал пожилого немца с самым настоящим благоговением, он даже немного привстал и наклонился в его сторону, хотя и не понимал ни слова по-немецки. На это с большим неудовольствием смотрел Никифор, который, казалось, готов был взять брата за шиворот и усадить на место. Матвей, которому окопные работы были далеко не безразличны, попробовал дополнить Бюстова:

– Окопные работы можно было бы и быстрее завершить, если бы не…

Но Бунаков не собирался ждать.

– Дурь это все, самая настоящая немецкая дурь – окопы эти! Солдат сильный, сытый и на врага злой безо всяких шанцев в пять минут к стенам подойдет, а голодный, грязный, да необученный – да ему только в этих окопах от приступа отлынивать легче будет, видали уже такое. Так что все это ковыряние в земле только вред войску: солдат изматывает и от учения отрывает. Куда лучше было бы им с утра до вечера стрельбу и пиковый бой осваивать, учиться лестницы ставить и под стенами биться, а не ковыряться, как свиньям, в грязи, ляхам на смех. Своих чухонцев-то, небось, князь Борис Семенович, ты шанцы рыть не высылаешь, бережешь?

Шереметьев смущенно потупился. Матвей был вынужден, хотя бы отчасти, согласиться со справедливостью доводов старого капитана, хотя, на его взгляд, рытье шанцев можно было бы вполне совмещать с учением, будь у начальных людей побольше свободного времени, и если бы почти вся тяжесть земляных работ не падала бы на одну-две солдатские роты. Но неожиданно, Демида Карповича поддержал, хотя и своеобразно, ранее споривший с ним Кровков.

– Дело говорит капитан. Эти раскопки солдат больше боев выматывают. А когда же, и правда, им стрелять и огораживаться учиться?

– А ты, Агей Матвеевич, как я погляжу, знатный пехотинец и знаток солдатского строя? – ехидно поинтересовался не простивший Кровкова, несмотря на теперешнюю поддержку, Бунаков.

Старший Шереметьев пугливо оглядел спорщиков, и пресек дальнейшую перепалку, предоставив слово майору Драгону. Тот, как всегда, говорил вежливо и разумно, а главное, что всегда подкупало Артемонова в шотландском майоре – кратко. Это было тем ценнее, что Матвей переводил речи майора. Драгон соглашался с тем, что сильного падежа коней и усталости конницы не наблюдается, и ее действительно стоит поберечь до штурма, однако небольшие вылазки против татар могут быть полезны, хотя бы для того, чтобы определить их численность и намерения. Рытье шанцев майор признавал делом полезным, но отмечал и то, что "некоторые роты" измотаны этой работой, что сказывается на их духе и готовности к бою. Выучку солдатских полков Драгон считал удовлетворительной, но, говорил майор, учения мало не бывает, особенно же следует уделить внимание одновременности стрельбы. Словом, шотландец раздал всем сестрам по серьгам, и почти все "сестры" сидели довольные, как никогда этим вечером. Лишь между слов Драгон мягко намекнул, что дела с поиском продовольствия обстоят не лучшим образом