и только ухудшаются со временем, что при длительной осаде и наступлении холодов может сказаться. Артемонов решил воспользоваться своим положением переводчика, и продолжить говорить, но уже от себя:

– Так вот, про шанцы…

– Будет уж про эти шанцы, Матвей Сергеич! – перебил его старший Шереметьев, – Все уж устали от них, проклятых. В другой раз обсудим, а то – подходи ко мне, поговорим, как всегда, по-свойски. Спасибо тебе, Филимон Афанасьевич! Уж так ладно про все сказал, что лучше и не надо.

– Устали, говоришь, воевода? – раздался сердитый голос Бунакова. Шереметьев обреченно вздохнул, – Расскажу же и я, от чего я устал. Есть у меня, как ты знаешь, рота городовых казаков псковских в шквадроне. Да чего говорить, сколько раз я тебе, Борис Семенович, про их шалости рассказывал? Так вот, они не унимаются. На учения их не дождешься, чтобы строем и под барабан их ходить заставить – про это я и думать давно забыл, зато вот времени по округе шастать у них всегда хватает. А возвращаются довольные: кто с поросенком, кто с гусем, кто с мешком муки. Удивительно ли, что заимщики наши потом с пустыми руками ходят, а солдаты – голодные сидят? Пороть я их не хочу, ибо поротый солдат – это уже, считай, пол-солдата. Так что смилостивись, воевода, над нашим убожеством, сделай уж что-нибудь, чтобы их унять.

– Сделаю, Демид Карпович, непременно сделаю! Ты уж мне поверь, разве я тебя обманывал? А теперь, как бы нам самим, бояре, голодными не засидеться – пора бы и отужинать.

Против этого возражений не было, и, хотя воевода и не подвел никакого итога долгому заседанию и ни слова не сказал о том, что же делать дальше, все с нетерпением развернули головы в сторону двери, откуда уже выплывали чередой слуги с дымящимися блюдами и запотевшими кувшинами.

Глава 3

Шумное веселье ужина было в разгаре. Вниманием воеводы, как обычно, завладел полковник Бюстов, который подробно и обстоятельно излагал что-то ему по-немецки, а Шереметьев, опасаясь перебить немца, которого не только уважал, но и побаивался, кивал головой и отчаянно искал глазами кого-нибудь из переводчиков. Матвей уже хотел идти на выручку князю, но положение спас подбежавший из сеней Илларионов. Затем Борис Семенович, как всегда он делал подвыпив, вызвал музыкантов, которые теперь создавали такой шум, что с трудом было слышно и ближайшего соседа. Боярин и некоторые из других гостей даже пытались плясать, хотя теснота избы вовсе не способствовала этой затее (особенно усердствовали Иван Кларк с Иваном Джонсом) – в общем, дым стоял коромыслом. Но Артемонова скорее раздражало это буйство. Выпив пару чарок, он расслабился и почувствовал, насколько устал за последние дни. Он словно прилип к широкой лавке, и иногда с трудом удерживался, чтобы не сползти с нее. Рядом сидел майор Филимон Драгон, вообще не любивший слишком шумного веселья. Приятели обсуждали многие вещи, но поскольку мысль Артемонова не отступала от наиболее заботившего его предмета, а именно – порчи шанцев, то разговор, в конце концов, зашел об этом. Матвей тут же заметил перемену настроения майора: оставаясь неизменно вежливым, тот похолодел и замкнулся – он явно не хотел обсуждать странные происшествия, которые так волновали Артемонова.

– Смотрите-ка! Мне кажется, назревает скандал в благородном семействе! – преувеличенно громко сказал, наконец, майор, окончательно обрывая разговор о шанцах, и указал Матвею на другую сторону стола, где сидели братья Шереметьевы. Юноши давно уже вели разговор. который, судя по выражениям их лиц, был не слишком приятным, но теперь они спорили так громко, что даже придворные музыканты князя Бориса притихли.

– Ты понимаешь, из какого мы рода, Сашка, или нет? Про Шереметьевых и в летописях, и в разрядных книгах написано, что они, еще со времен Димитрия Донского, всегда отличались храбростью, благодаря ей и крепости брали, благодаря ей и поднялись так высоко. Храбростью – не копанием в земле, и не сидением в болоте. Понимаешь? Храбростью! А какую мы доблесть тут показываем? В глине ковыряемся, да пьем вечерами, вот и вся наша доблесть. И вспомни, что мы – в опале, и еще большая немилость нам грозит, на исправление мы вроде как сюда направлены. Вот тут бы и смыть бесчестье, хотя бы и кровью! Лучше так, чем сидеть и дожидаться, пока над Шереметьевыми в открытую смеяться станут.

– Да какой же толк для нашей родовой чести, если ты войско под татарские стрелы выведешь, да несколько сот людей положишь? А сам погибнешь – кто отцу станет помогать?

– Не знаю, Сашка, не могу объяснить я, но чувствую: висят над нами эти татары, мешают. Мне как будто на душе тяжело от них. Начнется приступ – будут тут как тут, и много нам крови попортят. Да и начнется ли… Да и чем ты меня пугаешь? Погибнем? Да не для того ли мы и пришли сюда, чтобы погибнуть с честью и со славой? Хорош сегодня был ужин, но думаешь, я хочу еще лет тридцать каждый вечер так нажираться до икоты, как мы сегодня? Так хряк живет, а мне и одного раза достаточно – завтра вкуснее сегодняшнего не будет. Я – дворянин, и я – Шереметьев! А ты, Сашка – Шереметьев ли?

Александр стиснул зубы, но пока что сдержался.

– А пожить с честью и со славой ты не хочешь, Ника, и роду чести добыть? Бессмысленной-то гибелью, какую славу найдешь? Разве что дурную. Послушал бы умных людей. Вот немцы наши – по два десятка лет каждый провоевали, лучшие войска в Европе видели, а мы с тобой?

– Немцы твои! Удивляюсь я на эту царскую забаву – как будто без немцев нельзя ляхов разбить. И без них, нехристей, справимся!

– То-то хорошо в Ливонии да под Смоленском справлялись! А в Смуту? Били нас, Ника, до сих пор ляхи, все время били. А все потому, что они у немцев учатся, и нам бы поучиться, а не щеки надувать.

– Да ты, я посмотрю, ляшский холоп! Так велю я тебя, холопа, на конюшне выдрать, у меня разговор короткий!

С этими словами Никифор ухватил Александра за шиворот и принялся тащить его вверх, а тот, сверкнув глазами, ничуть не слабее уцепился за отворот никифорова дорого кафтана, и братья шумно повалились с лавки на пол. Музыка стихла окончательно.

– Ах вы, бесовы отродья! – закричал князь Борис, хватаясь за широкий пояс – По плетке соскучились? Так обоих перепорю! Не научились пить, сопливые – так не садитесь со взрослыми людьми.