наводить порядок, то и дело арестовывая того или иного полевого командира, разгоняя и обезоруживая его шайку. Партизанские отряды при сопротивлении разоружению нередко арестовывались и военными властями, и чекистами, которые не всегда действовали согласованно. Военный совет НРА 11 октября 1921 года просил у Военного отдела ГПО выслать материал по делу ареста на станции Зилово партизан во главе с «т. Татуевым», но чекисты отвечали, что такого дела у них нет[2538].

Со временем ситуация отнюдь не улучшалась, поскольку военные власти, столкнувшиеся с поражением в ходе прорыва каппелевцев к Хабаровску в конце 1921 года, продолжали содержать за счет казны партизанские части, а те в основном бездействовали (для атак против белых и интервентов они использовали шайки хунхузов) и на этой почве занимались привычным делом – грабежами и красным бандитизмом. Суды затягивали дела; так, давние следственные материалы о деятельности партизанского отряда Орлова-Селезнёва – об убийствах, грабежах и незаконных реквизициях – на середину июня 1922 года лежали в следчасти Забайкальского окружного военного суда без движения[2539].

В Забайкалье и на Дальнем Востоке бандитизм проявляли все части Народно-революционной армии ДВР. Имея партизанское происхождение, они сохраняли в своих рядах и обильный криминальный элемент, и анархических приисковых рабочих, и массу всевозможных люмпенов. Действовавшие против Унгерна 3-я Амурская дивизия, Троицкосавская и Сретенская кавбригады к осени 1921 года из‐за повального пьянства комсостава и крайнего упадка дисциплины почти полностью утратили боеспособность[2540]. Той же осенью фиксировались грабежи и вымогательства в местах дислоцирования 1‐й Читинской бригады, а контрразведка 5‐го Читинского полка 2‐й Верхнеудинской бригады совершила налет на окрестности китайского города Чжалайнор провинции Хэйлунцзян, вызвав серьезный международный скандал (виновные были арестованы особистами)[2541].

Подчинявшиеся Госполитохране пограничные части вели себя не лучше. Начальник Военного отдела ГПО ДВР Н. Харитонов 26 июля 1921 года сообщал Военсовету НРА, что стоявшая в селе Пашково на Амуре 1-я рота 4‐го пограничного батальона «за творимые бесчинства и грабежи разоружена и арестована» силами команды конных разведчиков и связистами батальона, а зачинщики отправлены в Благовещенск для предания военно-полевому суду. Чекист объяснял «такое безобразное поведение 1‐й роты… большим процентом уголовного элемента»[2542]. Ответом местного населения на грабительство со стороны военнослужащих тоже было насилие. Так, осенью того же года в деревне Орелевке Амурской области крестьяне устроили самосуд: обвинили в грабеже и убили военкома 2‐й роты 12‐го полка Казачука[2543].

Один из видных современных историков полагает, что с образованием Дальневосточной республики в апреле 1920 года история Гражданской войны закончилась, поскольку массовое антикоммунистическое движение крестьян началось позднее, только с лета, и вполне уверенно подавлялось властями[2544]. Однако необходимо оспорить это мнение, поскольку повальный красный бандитизм со стороны партизан на захваченных ими территориях, а также широкий красный террор со стороны войск и спецслужб большевиков начались сразу после падения белой власти, что говорит о продолжении истребительной войны. Фактически Гражданская война после ухода белых продолжалась и в Сибири, и на Дальнем Востоке. Ачинский, Барнаульский, Бийский, Горно-Алтайский, Канский, Красноярский, Мариинский, Минусинский, Нижнеудинский, Павлодарский, Семипалатинский, Славгородский, Томский, Щегловский уезды и ряд других в первой половине 1920 года были полностью или частично охвачены партизанскими бесчинствами; то же самое относилось к Прибайкалью, Забайкалью, Амурской области, Приамурью и Приморью.

Формирование коммунистической власти на местах шло с опорой на вооруженные комячейки из бывших партизан, тяготеющие к размашистому социально-бандитскому террору, а также на части РККА, ЧОН и ВОХР, особые отделы, сеть губернских, транспортных и уездных ЧК, милицию, набиравшиеся опять же преимущественно из партизан, склонных к грабежам и неразборчивому мщению.

Вывод о фактическом продолжении Гражданской войны после возвращения большевиков – продолжении как властями, насаждавшими военный коммунизм, так и вооруженными партизанскими шайками – позволяет логично связать первую половину 1920 года с последующими двумя годами Гражданской войны на востоке России. При этом начавшееся с весны–лета 1920 года массовое повстанческое антикоммунистическое движение было ответом не только на официальную политику военного коммунизма, но и на неофициальный партизанский террор, связанный с мародерством, бессудными и нередко повальными расправами, а также прочими видами насилия.

Глава 20

КНУТ И ПРЯНИК: ПРИРУЧЕНИЕ ПАРТИЗАН

Руководство Советской России, напуганное стремительным разгромом полупартизанских частей Южного фронта, изменой Н. А. Григорьева, направившего свою 20-тысячную армию против красных, что привело летом 1919 года к быстрому захвату Деникиным практически всей территории Украины, чрезвычайно опасалось сибирского варианта махновщины. Ленин в июле того же года телеграфировал РВС Восточного фронта: «Следует принять особые меры… для того чтобы сибирская партизанщина не разложила наших войск»[2545]. Реввоенсовет, не разделяя беспокойства вождя, отвечал оптимистично («В Сибири нет тех благоприятных условий, при которых может пышно расцвести махровый цветок партизанщины в духе Украины») и обнадеживал: «Будьте спокойны… <…> Сибирскую партизанщину пресечем». Однако Ленин в ответ потребовал от РВС Восточного фронта «подробно обсудить с политработниками и осуществить конкретные меры против партизанщины»[2546]. Настороженное отношение к крестьянскому повстанческому движению в тылу белых сохранялось у руководства страны и в последующие месяцы.

На VIII Всероссийской конференции РКП(б) в декабре 1919 года было заявлено, что если партизанские отряды откажутся беспрекословно повиноваться приказам РККА, включая разоружение и расформирование, то «…никакого чувства благодарности по отношению к ним быть не может. Здесь есть один путь, путь беспощадной, самой решительной ликвидации этих отрядов»[2547]. Сибирские партизаны, хотя и называли части Красной армии российскими, все же были настроены лояльнее, чем украинские повстанцы, которые, как отмечал Ленин, «с центральной властью… совершенно не считались, и каждый батько думал, что он есть [полномочный] атаман на месте»[2548]. И. Н. Смирнов на заседании Сибоблбюро ЦК РКП(б) 3 декабря 1919 года заявил, что в районе Барнаула, Славгорода и Семипалатинска находится 30 тыс. партизан Е. Мамонтова, которых «необходимо обработать, дабы не повторилась украинская история». В итоге Сиббюро постановило направить в повстанческую среду крупных деятелей для ведения политической работы: в район Барнаула–Семипалатинска агитировать Западно-Сибирскую крестьянскую красную армию Мамонтова был послан В. М. Косарев, а в Минусинский уезд, где базировалась армия Кравченко и Щетинкина, – В. И. Хотимский[2549]. В тот же день РВС 5‐й армии постановил «пополнять партизанами основные дивизии, не допуская существования отдельных партизанских отрядов»[2550].

Директива РВС 5‐й армии от 15 декабря 1919 года об отношении к партизанским частям армии Мамонтова, адресованная военным советам дивизий и комбригу, предписывала во избежание «заражения партизанщиной» и «повторения махновщины» всех партизан отводить на переформирование в тыл: часть – к Семипалатинску и Новониколаевску,