заявил Масленникову: «Да, я не могу с ними бороться. Я знаю, кто это делает, но разве можно их арестовать. Они делают это с согласия власти»[2529].

Далее Макаров и другие сведущие лица, включая секретаря облбюро РКП(б) Е. С. Жуковского, назвали, кто конкретно со стороны властей предержащих инициировал криминальные действия, особенно незадолго до бегства из Хабаровска. Например, ограбление парохода «Купец» было произведено партизанами Д. И. Бойко-Павлова по приказу председателя Хабаровского уездного управления М. Е. Попко, а сжечь типографию эсеровской газеты «Наше слово»[2530] прежнему начальнику облотдела ГПО А. Соколову, бывшему политкаторжанину, велели члены президиума обкома РКП(б) П. П. Постышев и Б. Н. Мельников.

Читинские власти были вынуждены принять определенные меры по отношению к хабаровцам: матерого разбойника Сенчихина (из партизан Бойко-Павлова) за его преступления, включая налет на пароход, расстреляли по приказу Мельникова, таким образом прятавшего концы в воду. В нарушение приказа Блюхера не был сразу арестован Попко, поскольку он угрожал рассказать, по чьему распоряжению произвели грабежи, в том числе и налет на пароход. Все же было возбуждено ходатайство об отзыве члена Военного совета Восточного фронта Постышева – за поджог типографии, непринятие мер борьбы с беззаконием, по подозрению в содействии организованному грабежу «Купца», за игнорирование партийных кадров и проведение сепаратной политики вразрез с директивами Дальбюро ЦК и правительства ДВР (Постышева рекомендовали заменить Бакулиным)[2531].

Часть партизанских лидеров временно оказалась за решеткой. Однако начальник Военного отделения ГПО Восточного фронта 8 марта 1922 года сообщал Военсовету и Дальбюро о провале дела Бойко-Павлова, Попко и других бандитствовавших командиров: «Арест и дальнейший разбор дела совершенно не был обставлен с формальной стороны… Попко нельзя даже предъявить формального обвинения. Вся беда в том, что это дело не было передано для предварительной обработки в ГПО или Военсуд, а отдавались распоряжения без всякого даже согласования. Для общественного мнения, с которым в данный момент нам приходится считаться… это означает известную незакономерность действий и показывает нашу неорганизованность».

В ответ два дня спустя член Военсовета А. Ф. Авдеев сердито укорял чекиста за его «нытье» в драматический момент «изживания катастрофы с белогвардейщиной» и подчеркивал необходимость руководствоваться здравым смыслом и инициативой: «Ваше заявление по делу ПОПКО, БОЙКО, ИВАНОВА, ЧЕРНЯКА и др., с указанием на отсутствие материала… только служат подтверждением беспомощности и бездеятельности, а также и непонимания задачи о борьбе с партизанским бандитизмом, опасным для армии. О преступлениях БОЙКО говорят все и ваши сводки. О ПОПКО общественное мнение вряд ли сочувствует, как и о многих бандитах. <…> Пока Вами будет собран материал о [их] преступлениях, означенные лица совершат чудовищные [новые] преступления»[2532].

Чувствуя безнаказанность, Бойко-Павлов совершенно утратил ощущение реальности, за что той же весной, в апреле, все-таки угодил за решетку. Пресса разъясняла:

Почему арестован Бойко-Павлов и Попко (беседа с комвойсками тов. Покус[ом])

Еще недавно Бойко-Павлов за смелую, проводимую по собственной инициативе работу в тылу противника, был награжден своевременно боевыми подарками на одном из парадов. Но все заслуги Бойко-Павлова меркнут перед целым рядом преступлений, совершенных Бойко-Павловым и его помощниками, в силу чего, с болью в сердце, повинуясь законам государственности и государственного порядка, Военсовет отдал распоряжение об аресте Б.[-]Павлова и препровождении его в Читу, где и будет совершен над ним суд, так как он член Нарсоба [Народного собрания] и местному суду не подсуден.

Обвинительные материалы по адресу Б.[-]Павлова и Попко до того колоссальны, что поместить их на страницах газет не представляется возможным. Они своевременно, по окончании следствия, по частям будут опубликованы.

Основные обвинения:

1. Убийства и грабежи с целью наживы.

2. Систематическое расхищение казенного имущества.

3. Неподчинение ни законам Пр[авительст]ва, ни приказам Военного Командования.

Последним делом Б.[-]Павлова было похищение 165 арш[ин] сукна с казенного склада. Проходя под усиленным конвоем по городу, Б.[-]Павлов рассчитывал произвести эффект на граждан. Он снял с себя сапоги, разорвал ворот – в общем, проявил хулиганство в полной мере, вследствие чего конвой принужден был связать ему руки[2533].

Но арест «авторитетов» был недолгим, а прессе не дали публиковать подробности партизанских бесчинств. Уже в мае на запросы военных властей Военотдел ГПО сообщал Военсовету, что содержащиеся под стражей Бойко-Павлов и Попко были освобождены приказом директора ГПО ДВР (судя по всему, Л. Н. Бельский постановил выслать их в РСФСР). Резолюция Блюхера от 22 мая на этом сообщении гласила: «Полагал бы Попко вернуть [в тюрьму] и [направить?] <…> к Павлуновскому[, ибо] наличие этого типа здесь нежелательно»[2534]. Мнение Блюхера было принято к исполнению, и видный партизан снова на какое-то время оказался за решеткой, однако, скорее всего, избежал знакомства с питомцами сурового Павлуновского. ДальКК РКП(б) 2 июня того же 1922 года постановила, явно опираясь на мнение Дальбюро ЦК, что до разбора дела Бойко-Павлова и Попко следует приостановить высылку последнего из ДВР (на тот момент Попко был только что вторично арестован по распоряжению Военсовета НРА)[2535]. Аресты упомянутых партизанских вождей оказались кратковременными и закончились удалением их из региона, причем и партийное дело на Бойко-Павлова было «за недоказанностью» прекращено.

Таким образом, понимая, что принципиальный подход к расследованию партизанских преступлений неизбежно выявит их связь с правящей верхушкой, руководство ДВР применяло к известным повстанческим лидерам мягкие наказания (арест для острастки и высылку). Поддержка партизанщины членами Дальбюро ЦК позволила вывести Бойко-Павлова и Попко из-под военного и партийного суда – под предлогом того, что они не имеют отношения к НРА ДВР. Оба этих бандита были определены в престижные вузы Москвы, выучились и смогли сделать карьеру.

Характерно дело амурского командира партизанского отряда «Бунтарь», 34-летнего Михайлова, имевшего под началом 900 человек, из которых 500 были плохо вооружены и обмундированы. Он обвинялся в том, что при передислокации в Приморье доставил на станцию Иман только 200 бойцов, а остальным вместе с оружием дал возможность рассеяться в Благовещенске и на других станциях железной дороги. Не позднее лета 1922 года дело Михайлова было прекращено и его освободили из-под стражи[2536]. Этот факт наглядно доказывает, что множество экс-партизан сохранили оружие и остались вне контроля властей. Например, в феврале того же 1922 года, как следовало из сводки ГПО по Благовещенскому району от 22 февраля, партизанский отряд Чукреева самовольно отправился из Бочкарёва в Благовещенск. А начальник Военотдела ГПО Н. С. Лебедев 28 марта сообщал, что об отряде Старика–Бутрина как об отдельной единице у него никаких сведений нет[2537].

Власти пытались