они с Кристианом частенько сидели вдвоем. Через полчаса к нему присоединился Кристиан. Совершенно обессиленный, он присел рядом с Бертраном на ящик возле парапетной стенки. Оттуда открывался вид на всю гавань. Они видели форт Сант-Эльмо, а вот главные турецкие пушки на Шиберрасе были скрыты за громадой форта Сант-Анджело. Позади этого форта небо то и дело окрашивалось вспышками от пушечных выстрелов. Со стороны форта Сант-Эльмо изредка доносились выстрелы из орудий дозорных, пытающихся подстрелить рабов, занятых рытьем траншей. С бастионов и малых бастионов форта пушки изрыгали оранжевое пламя в ответ на гораздо более мощный турецкий огонь, буквально накатывающийся на них.

– Мрачное зрелище, – заметил Бертран и передал Кристиану фляжку. – Удивительно, что здесь так тихо и спокойно, в то время как форт Сант-Эльмо объят адским пламенем.

– Скоро пламя окажется и здесь. – Кристиан сделал глоток и прополоскал рот. – Я слышал, множество добровольцев рвутся защищать форт Сант-Эльмо, – произнес он, стараясь, чтобы его голос звучал непринужденно, и взглянул на Бертрана, лицо которого на мгновение осветилось вспышкой. – Не торопись, успеешь прибыть туда, когда будешь им действительно нужен. Сейчас они просто вышвырнут тебя, узнав, что бренди ты не привез и им придется делить замкнутое пространство с трезвым французом… – Голос Кристиана сорвался; он закашлялся.

– А кто сказал, что я приду без бренди? К тому же потом может быть поздно. Наверняка какой-нибудь болван среди турецких командиров додумается наконец отрезать путь лодкам, каждую ночь доставляющим к форту подкрепление. Ведь только благодаря этому форт и держится.

– Но когда они перекроют путь, никто оттуда и выбраться не сможет.

– Non. Думаю, не сможет.

– Не торопись, – повторил Кристиан.

Бертран пожал плечами:

– Я ждал такой битвы все эти годы. Я рожден для нее. И я не сдам форт Сант-Эльмо, чего бы мне это ни стоило. Помощь прибудет со дня на день.

Кристиан сплюнул.

– В последнем своем письме матушка рассказывает, что все в Париже больше озабочены убийством гугенотов, нежели турок. В том числе, похоже, и мой брат Ив.

Арно де Врис умер тремя годами ранее, в результате чего брат Кристиана стал новым графом.

– Как жаль, что твой отец умер, – сказал Бертран. – Он бы собрал армию и сам с ней приехал. Турок он ненавидел даже больше, чем испанцев.

Кристиан улыбнулся:

– Помню, как он поймал нас с тем покойником. Будь то турок, а не простой протестант, меня бы сегодня здесь не было. Я был бы занудным членом факультета, обучающим студентов, как препарировать лютеран.

– Знаешь, тебе бы лучше оставить орден. Нечего тебе тут делать. Если выберешься из этой заварухи живым, можешь считать свои обеты выполненными. Бог не может требовать от человека большего, пусть даже ла Валетт может. Бери Марию и уезжай. Тебе бы очищать карманы богатеньких пациентов в Париже, а не кишки бедных рыцарей в Биргу.

С тех пор как Кристиан вернулся из караванов, Бертран высказывал эту точку зрения уже в сотый раз.

– Клянусь Богом, ну уж ты-то не подведешь!

– Сделаю все, что в моих силах. – Бертран встал. – Ладно, друг мой, мне еще надо разыскать капеллана для длинной запоздалой исповеди, а потом собрать вещи, а то уедут без меня.

Они взглянули друг на друга. Их лица были мрачны.

– Да хранит тебя Господь! – произнес Кристиан.

– И тебя! – Бертран крепко обнял друга. – Не стану говорить «au revoir». Сейчас это может оказаться плохой приметой.

Кристиан остался сидеть на крыше, глядя вниз, на улицу. Он видел, как мелькнула кираса Бертрана, когда тот вышел из ворот и зашагал прочь, как всегда, бойкой и уверенной походкой. Вид у него был почти важный. Обернувшись, Бертран помахал рукой. Кристиан помахал ему в ответ и еще долго смотрел на удаляющуюся фигуру друга.

Насрида раздражало собственное бездействие. Он и его люди стояли лагерем на холме у залива, где пришвартовался флот, и смотрели, как над местами сражений на севере днем поднимался дым, а ночью – зарево вспышек. Это было похоже на извержение вулкана, только вот Насрид по природе своей не был зрителем. Ему хотелось почувствовать жар вулкана на своем лице, собственноручно подбросить дров в бушующий огонь.

Его нетерпение несколько сглаживалось тем, что он знал: сейчас с врагом сражается только артиллерия. Главная битва еще впереди, ради нее стоило жить и дышать. А пока флот не встанет благополучно на якорь в Марсамшетте, оставалось лишь наблюдать со своей позиции. Время от времени приходили сообщения о блицрейдах кавалерии, расположившейся на территории Мдины. Неверным уже удалось нанести удары по колоннам турецких поставок и изолировать лагеря друг от друга. У Насрида работал постоянный патруль из четырех человек, ведь, помимо конницы, он опасался глубоких оврагов, которыми был испещрен остров и которые предоставляли врагам прекрасное укрытие. Пока еще не случалось, чтобы какой-нибудь мальтийский крестьянин застрелил кого-нибудь из его людей. Опасность казалась Насриду незначительной, поскольку почти все христиане прятались за своей стеной, ожидая смерти.

Насрид и его воины молились по пять раз в день, готовили рагу из кролика в котелке на открытом огне, который удавалось поддерживать с помощью собранного в округе терновника. Чтобы убить время, они устраивали состязания по стрельбе из лука, используя в качестве мишени нарост на рожковом дереве. Они точили сабли, смазывали оружие и упражнялись в метании боевых топоров. Оказалось, что один из воинов чудесно играет на тростниковой флейте, другой – на фиделе. По ночам они танцевали, кружась над водой, пели и хлопали. В остальном оставалось лишь курить гашиш. Насрид тщательно отмерял дозу для каждого, не желая, чтобы его воины переходили грань.

А внизу, под лагерем янычар, иудеи из Мекор-Хаким в ужасе припадали к земле. Пещера действительно была надежным укрытием, но им и в голову не приходило, что кто-то может разбить лагерь прямо над ней. В редкие моменты, когда воздух не был наполнен грохотом орудий, они слышали, как люди на холме переговариваются, смеются и играют на музыкальных инструментах. Теперь обитатели Мекор-Хаким боялись, что любой звук с их стороны – кашель и шорох камешка – отразится в узких тоннелях, ведущих к холму. В свое время Фенсу не додумался это проверить. Он никогда не знал, в какой миг смолкнут пушки, пусть на секунду, поэтому не позволял никому шуметь даже во время обстрелов.

Тяжелее всего приходилось детям. У Виллано было двое сыновей, шести и восьми лет, у Каталдо – семилетняя дочь, у Елены – Моисей. У них не было никаких игр, ничего, что могло бы их развлечь и при этом не навлечь опасности. Час за часом дети проводили в вынужденном бездействии. День и ночь они сидели, вглядываясь в черные тоннели, боясь в любую минуту услышать шуршание одежды или внезапно увидеть силуэт, а следом – блеск османской аркебузы или дамасской стали.

Много дней спустя Фенсу попытался перебраться вместе с детьми в отдаленную галерею, некогда представлявшую собой русло подземного ручья. Это место находилось дальше всего от холма. Галерея была тесная, задняя стена располагалась под наклоном. Там Фенсу шепотом рассказывал ребятам истории. Дочка Каталдо начала было хихикать, но он шикнул на нее, опасаясь, как бы их не выдало какое-нибудь воздушное отверстие. На этом истории закончились. Оставалось только ждать и спать.

Зерна хватало с лихвой, однако о том, чтобы варить еду в котле или готовить в каменной печи, не было и речи. Они питались соленой рыбой и козлятиной, грызли засохшее печенье, поддерживали друг друга и молились.

Два дня подряд они совсем не слышали солдат, поскольку гул пушек не смолкал ни на минуту. Посреди ночи Фенсу медленно прокрался вверх по тоннелю, передвигаясь по дюйму зараз. Наверху он отодвинул камень и выглянул в отверстие, делая длинные паузы между движениями и напрягая все органы чувств, чтобы ни на миг не выпустить ситуацию из-под контроля. Он увидел целый ковер звезд и лишь пару низких облаков, в которых отражалось плотное мерцание с севера. На фоне звезд Фенсу увидел изгиб тюрбана и оружейное дуло. Мужчина неподвижно сидел, прислонившись к скале. Фенсу не мог разобрать, спит он или нет, а если нет, то в какую сторону смотрит. Фенсу аккуратно залез обратно и задвинул