на кухне вдвоем. Он мне говорит: “Знаешь, Саня, наверное, лучше тебе не лететь”. Я: “Не понял”. Мы уже оформлялись. И спрашиваю: “Почему, что случилось?” Он: “Ты знаешь, мне тут сказали, что с гипертонией туда не надо лететь”. А у меня гипертония. Годом раньше был гипертонический криз, лежал в больнице, я – на таблетках… И я говорю: “Пап, а тебе с твоим сердцем можно?”»

Посмотрели друг на друга. И без паузы: «А чай будешь?..» Перебросились: тебе вроде нельзя, да и мне нельзя. И хер с ним. И улетели».

В блокноте Давида строки о Саше: «Я благодарю сына, который бросил свою работу, свой напряженный график, чтобы помочь мне и руками, и главное – духом поддержки»…» (в набросках к выступлению на вернисаже). И еще: «Я рад, что Саша отсыпается. Такой колоссальный недосып накопился».

«Мы с мамой, – вспоминает Александр Боровский, – настояли на том, чтобы был первый класс. Мы летели до Парижа, а потом до Боготы. От Парижа до Боготы почти одиннадцать часов лету. И был первый класс. То есть он поставил, по нашей с мамой просьбе, условие. И папа был счастлив. Я помню, что папа не очень ориентировался в этих расписаниях, гейтах, и он был счастлив, что я рядом. Я как-то тоже слабо, но более-менее. И мы с ним замечательно долетели. С пересадкой, с недолгим ожиданием.

Он, я не знал этого, уже летал когда-то с Левитиным на гастроли в эту Америку Южную, будь она неладна».

У левитинского «Эрмитажа» есть почетное звание – Театр Латинской Америки. «Эрмитаж» объездил ее со спектаклями вдоль и поперек. Левитин мечтал жить и умереть в Латинской Америке. Но после того, как Давид умер в Боготе, Левитин объявил труппе: «В Латинскую Америку мы больше не поедем, поскольку там умер Давид». Ему в ответ: «Но континент же не виноват». Левитин сказал: «Континент как раз лично передо мной виноват».

Поездка в Колумбию стала второй поездкой Давида Боровского в Южную Америку. Первая состоялась в 2000 году – в Уругвай с поставленным Михаилом Левитиным в «Эрмитаже» спектаклем «Эрендира и ее бабка» по Габриэлю Гарсия Маркесу (прикосновение к Колумбии?..).

«В Уругвае, – рассказывал Левитин, – я увидел Давида оживленного. Оживленный Давид – это целое событие: Давид в предпраздничном состоянии, с новыми впечатлениями, о которых он, возможно, мечтал в детстве».

Левитин вспоминал, что в Уругвае, конечно же, ничего не было готово, не было никакого оформления. Но Боровский, как всегда, моментально нашел общий язык с рабочими сцены, быстро – как ему это везде удавалось делать? – заставил их работать, и они за ночь соорудили все, что положено. Все его понимали без переводчика. «Эрендира…» шла три вечера: 24, 25 и 26 апреля. В Монтевидео жили в отеле «Columbia»…

Выставка – ящики – сама по себе добиралась до Боготы. Прилетели, разместились в гостинице, Давида и Сашу удивили военные, которые стояли в отеле с автоматами. Участников фестиваля предупредили, можно даже сказать – напугали: кругом – воры, криминал. На второй день кто-то из артистов чуть-чуть в сторонку с фотоаппаратом отошел, руину сфотографировать, артиста этого оглушили, все забрали. Под пистолетом отдашь.

Первые колумбийские записи Давида:

«Гуляем, смотрим дождь, гуляем, спим. 30-го марта: собрали с Сашей стойки. Устал. В груди неважно. 31-го марта: распаковали макеты, починили сломанные и установили. Вроде бы смотрятся. Установили и прожектора.

1-го апреля (“Шутка такая…”) открылась моя персональная выставка. Напоминает “персональное дело”. Гром барабанов по случаю открытия Х театрального фестиваля в Боготе. Суета, фотографирование… Успокаивает только Саша. Что бы я без него делал?

2-го апреля (воскресенье): утро серенькое. Куда подевалось солнце? Завтрак. Спешить некуда. Вот и погуляем…

Вечер. Израильский балет “Кибуцц”. Отличный балет. Отличный свет. Отличный хореограф.

3-го апреля: пустой серенький день. Лолита Торрес принимает в своей квартире артистов (человек 60) и кормит на балконе всех очень вкусным колумбийским супом (картофель с кукурузой) плюс авокадо и рис. Квартира в элитном районе на птичьей высоте над Боготой.

4-го апреля: ускорить вылет в Москву пока не удается».

Из семи оставшихся до вылета (10 апреля) дней пометка только напротив одного – «6-го апреля. “Лекция”». Давид должен был в этот день встретиться с художниками: мастер-класс.

Поначалу они ходили только на выставку. Если надо было еще куда-то – их возили.

Когда напротив экспозиции Давида начали монтировать выставку Йозефа Свободы, он сказал: «Это счастье, почетно, что я – рядом с ним. Я могу гордиться тем, что я с ним под одной крышей». К Свободе, одному из величайших сценографов мира, Давид относился с безмерным уважением. Он помнил, как был ошеломлен «Ивановым» Свободы и его ретроспективой на возобновившейся в 1995 году Пражской квадриеннале.

«Меня, – рассказывает Саша, – врачи потом спрашивали: разве никто не предупреждал, что надо колоть или пить разжижающие кровь таблетки? Никто и ничего.

У меня не было там никаких проблем с гипертонией. Папа не говорил, что у него сердце болело или же что хреново себя чувствовал. Не делился. И незаметно было. Он вел себя как вел.

Совсем рядом с гостиницей был потрясающий блошиный рынок. Огромный. На той стороне гостиницы. Просто переходишь, и – огромный рынок. Фантастические вещи и копеечные цены. У папы где-то в блокнотах есть: был рынок».

Когда Саша улетел домой, экспозицию Боровского демонтировал макетчик Андрей Рыжий, который в последнее время делал все макеты Давиду.

Еще одна пометка в блокноте: «Не успел к Аксенову и Пушкарю». Аксенов – известный кардиолог, у которого Давид наблюдался, а Пушкарь – известный уролог.

«Папа должен был, – разъясняет Александр Боровский, – побывать у них на плановом осмотре, обследовании. А он не успел. Я думаю, и тот и другой уговорили бы его не лететь. Аксенов, занимавшийся папой в Москве после шунтирования в Германии, ему бы точно не разрешил. Март же у папы выдался таким напряженным – Турин, Петербург, Киев, Богота, что, конечно же, у врачей следовало побывать».

С врачами у Давида отношения были сложные. Однажды они с Мариной по совету Александра Галина отправились отдыхать в эстонский городок Пярну. Хороший отель в центре города, уютные номера, прекрасная погода. В первый же день в гостиничном ресторане Давид нос к носу столкнулся с московским кардиологом, который незадолго до этого объяснял Боровскому, что ему необходима операция. Встреча в Пярну – случайная, но Давид не захотел тогда ежедневно видеть в гостинице врача, одним своим присутствием напоминавшего о недуге и операции, и они с расстроившейся Мариной из Пярну уехали.

«Здесь – Деклан» – продолжение пометок. Всемирно известный английский режиссер Деклан Доннелан, которого называют самым «русским иностранным режиссером» и который ставил спектакли в Москве и Санкт-Петербурге. Говорил о своем любимом Чехове: «Я думаю, одна из особенностей его пьес – это