— По пятьдесят золотых за девицу, — сказалаколдунья.

Мы полезли в свои кошельки, и через десять минут нашижелания осуществились. Я получила девочек неописуемой красоты, жестокостьсильфа была выше всяких похвал, злосчастные жертвы погибли в моих объятияхужаснейшей смертью, и мой экстаз, больше похожий на исступление, невозможновыразить словами. Сильф и оба трупа испарились, как по мановению волшебнойпалочки, а похоть наша так и осталась неутоленной. Клервиль, растрепанная, сдико блуждающим взором, с выступившей на губах пеной, напоминала разъяреннуютигрицу, наверное, и я выглядела со стороны не менее ужасной. Видя нашуненасытность, Дюран предложила нам продолжить оргию и пригласить зрителей.

— Дайте нам еще по одной жертве, — дружно отвечалимы, — и ваши зрители останутся довольны.

Для меня привели прелестную девочку — обнаженную, сзавязанными за спиной руками, такой же предмет для жертвоприношения, толькомужского пола, получила моя подруга; мы начали с того, что выпороли ихкрапивой, затем плетьми — девятихвостками. Не успели мы войти во вкус, какраздался стук в дверь. Дюран вышла из комнаты и тут же вернулась, объявив, чтопришел один господин, который желает, чтобы мы продолжили истязания,повернувшись спиной к двери, так как он очень хочет полюбоваться нашимизадницами.

— Передайте, что мы сделаем так, как емухочется, — ответила Клервиль.

И мы вновь принялись за дело, которое закончилось тем, чтожестокая блудница вскрыла грудную клетку своей жертвы, вырвала горячеетрепещущее сердце и сунула его в свое влагалище.

— Ах, Жюльегга, — говорила она прерывающимся отвосторга, голосом, — я всю жизнь мечтала совокупиться с живым сердцеммальчика.

Она легла на бездыханное тело, впилась губами в мертвый роти откусила язык, не переставая сношать себя окровавленным куском человеческойплоти.

— А теперь, — пробормотала она, — давайсовсем похороним его.

С этими словами она проткнула сердце, продела через негошнурок, крепко завязала его, и скользкая красная масса исчезла в самых глубинахее утробы. В тот же миг из глотки Клервиль вырвался дикий торжествующий крик.

— Попробуй и ты, Жюльетта, попробуй! Я никогда неиспытывала ничего подобного.

— Я знала одного человека, — сказала я, — укоторого была такая же мания: он проделывал отверстие в вырванном сердце,вставлял туда свой член и таким образом испытывал неземное блаженство.

— Это также, должно быть, восхитительно, — кивнулаКлервиль, — но с эстетической точки зрения не столь прекрасно, как то, чтоделаю я. Попробуй, мой ангел, ты должна сама испытать это.

Чужой пример всегда оказывает невероятное воздействие на моевоображение, которое не замедлило воспламениться. Я за несколько секунд, какзаправский анатом, вскрыла грудь девочки и, раздвинув пошире свои нижние губки,попыталась вставить туда живое еще сердце, но проход мой был не столь широк,как у моей подруги, и несмотря на все усилия горячая плоть никак не входила вмою вагину.

— Разрежь его пополам, — подсказала Клервиль, видямою бесплодную возню, — другого выхода нет.

Я последовала ее совету и, приняв те же мерыпредосторожности, то есть обвязав половинку сердца шнурком, чтобы легче быловытащить, погрузила ее глубоко в свое чрево. Дьяволица была права: этот кусокплоти превосходил любой живой член как по трепету, так и по упругости. Что жекасается морального аспекта, друзья мои, более сладостного и более жуткогоощущения вообразить невозможно!.. Да, да! Идея Клервиль была великолепна — ядавным-давно не испытывала такого бурного и затяжного оргазма. Проведя целыйчас в подобных мерзких утехах, мы снова позвали нашу хозяйку.

— Черт меня подери! — воскликнула она, увидевужасные остатки нашей трапезы, разбросанные по комнате. — У меня просто нехватает слов.

— Да будет вам, дорогая, — произнесла Клервиль спобедной улыбкой на губах, — мы в любое время дня и ночи готовы сотворитьвещи, еще более ужасные. Признайтесь, что убийство — такая же обычная вещь длявас, как и для нас. Мы все трое страстно боготворим это занятие, и когда вызадумаете совершить такое жертвоприношение в своем доме, можете рассчитывать нанас.

— Милые мои, — обратилась к нам Дюран, — яхочу предложить вам еще кое-что.

— Давайте, мадам, не стесняйтесь.

— Вы не поможете мне заработать еще пятьдесят золотыхмонет?

— Разумеется, поможем.

— В таком случае прошу вас оказать внимание томугосподину, что наблюдал за вами. Ваши развлечения едва не свели его с ума, и онгорит желанием познакомиться с вами поближе.

— Очень хорошо, — сказала я, — однако мы также хотели бы получить свою долю, ведь нет ничего приятнее на свете, чем тратитьденьги, заработанные блудом. Потребуйте с него сотню луидоров, и нам двоимдостанется по двадцати пяти.

— Я того же мнения, — добавила Клервиль. — Акстати, чем предполагает заняться этот субъект? Не собирается же он платить заобычное совокупление.

— Вы не будете разочарованы, потому что онисключительно распутен. Вместе с тем он понимает, что имеет дело с дамамиопределенного положения и будет обращаться с вами подобающим образом.

— Давайте его сюда, — заявила я, — толькопусть заплатит заранее и ни о чем больше не беспокоится. В конце концов, мышлюхи и готовы к любому обращению.

Дверь открылась, первым вошел маленький человек летшестидесяти, румяный, упитанный, похожий на преуспевающего финансиста, за нимпо пятам следовал содомит и на ходу терся членом о ягодицы толстяка.

— Прекрасные задницы, просто прелесть — этизадницы, — забормотал вошедший, бросаясь к предметам своеговожделения. — Ах, милые дамы, какие чудные вещи вы проделали только что… —С этими словами он принялся разминать в руках свой орган, стараясь привести егов нужное состояние. — Как красиво вы разделали этих детей; я тоже обожаютакие развлечения. Теперь давайте сделаем то же самое все вместе.

Распутник уложил меня на кровать и без всякой подготовкивставил мне в задний проход свой еще не совсем отвердевший орган, впившисьгубами в ягодицы Клервиль; через некоторое время, которое он провел в неуклюжейвозне, сопровождавшейся громким сопением и невнятными ругательствами, толстякпристроился к заду моей подруги; наслаждаясь с ней по примеру сластолюбивыхжителей Гоморры, он любовался моей жопкой и страстно лобзал ее. В какой-то моментего лакей застонал и затрясся от оргазма, и распутник, видимо, сочтяневозможным продолжать натиск без поддержки мощного члена в своих потрохах,прекратил свое занятие, вооружился связкой розог, попросил помощника держатьнас и принялся за флагелдяцию. При этом он расположил нас весьма необычнымобразом; лакей, высокий и сильный мужчина, зажал наши головы у себя подмышками, предоставив в распоряжение хозяина свой великолепный орган и двепрекрасные задницы, на них-то и обрушился основной удар, который они выдержалис честью несмотря на невыносимую боль, ибо толстяк старался изо всех сил; пыткабыла столь же продолжительной, сколько кровавой, палач сменил шесть связокгибких прутьев, и наши бедра были в состоянии не менее жалком, чем наши бедныеягодицы. Во время коротких перерывов он усердно сосал член своего наперсника, икогда тот обрел достаточную твердость, заставил лакея прочистить наши задницысвоим превосходным инструментом, и мы, после таких мучительных истязаний,наконец в полной мере оценили живительное воздействие этого благородногобальзама. Пока вассал по очереди содомировал нас, господин Мондор — мы узналиимя финансиста много позже — трудился над лакейским задом, неторопливо погружаятуда и вытаскивая обратно свой отвердевший член. Скоро страсть его достиглапредела, и чтобы добавить ветра в ее паруса, он громко потребовал жертву. Емутотчас доставили одиннадцатилетнего мальчика. Мондор с ходу овладел ребенком, аслуга то же самое сделал с хозяином. Потом злодей попросил нас распороть мальчикугрудь и вытащить оттуда сердце; он схватил его и начал натирать им свое лицо;минуту спустя, залитый с головы до ног кровью, испуская вопли, напоминавшиеослиный рев, старый распутник сбросил свое семя в бездыханное детское тело. Кактолько он кончил, вышел из комнаты, не сказав никому ни слова. Вот вамнаглядный пример того, как разрушительно действует распутство на робкие души.Это всегда происходит именно так: угрызения совести и стыд накатывают волной втот самый момент, когда изливается сперма, потому что такие люди, неспособныеусвоить твердые принципы, полагают, будто в их поведении, если оно хоть вчем-то отличается от общепринятых норм, есть нечто постыдное и дурное.