Существенный резонанс в работе Комитета вызвали выступления прибывшего в Париж нового министра иностранных дел П. Б. Струве (выступал на Комитете 29 мая, 5 и 7 июня 1920 г.). В отличие от распространенной в Париже точки зрения, согласно которой поражения ВСЮР в 1919–1920 гг. были вызваны «политическими ошибками», Струве подчеркнул «недостатки военной организации», «чисто военные стратегические ошибки». В то же время им были отмечены два принципиально новых положения политического курса Врангеля, совпадавшие с требованиями парижских кадетов: «признание революционного факта» (земельных переделов после 1917 г. – В.Ц.) и «его легализация», а также признание «федерации или даже конфедерации» в вопросе государственного устройства («лишь бы это в военном отношении было выгодно»). Примечательна оценка Струве будущей Конституанты: «Учредительное Собрание… нас менее всего интересует. В силу признания принципа федерации, возможно себе представить множественность таких собраний и трудно заранее решить, осуществимо ли одно Всероссийское Учредительное Собрание. Во всяком случае, санкция государственного устройства должна быть дана народным волеизъявлением».

Струве не советовал (в отличие от Долгорукова) возвращаться в Крым кадетам, заявив, что «там настроение весьма антикадетское». При этом он отметил важность популяризации политики Врангеля в Европе среди общественного мнения и влиятельных кругов. Отвечая Струве, Коновалов заметил, что мнением кадетских комитетов в Зарубежье пренебрегать не стоит, а, напротив, следует стремиться к максимально возможным контактам между Крымом и европейскими центрами. Правда, даже небольшие колебания «вправо» (как это толковалось, например, относительно обращения Врангеля «Слушайте русские люди», указывавшего на выборы «Хозяина») могли привести к серьезным осложнениям в работе с «русскими общественными группами».

В отношении «польского вопроса», также обсуждавшегося в присутствии Струве, показательны взгляды Демидова, Аджемова и Рысса. Первый был убежден в правоте позиции «всякий союз с врагами большевиков для нас приемлем» и пророчески предполагал, что «в случае вражды между Польшей и Россией и последующих войн неизбежно встанет вопрос о четвертом разделе Польши, в котором мы фатально окажемся в союзе с Германией» («это наша самая большая опасность», во избежание которой «нам необходим союз с Польшей»). Аджемов, напротив, указывал на двойственность польской политики: «Они бы в свое время поддержали Деникина, когда он был у Орла, но они не захотели этого сделать и решили выступить, когда Деникин погиб», поэтому, «ввиду империалистических замыслов Польши, с нею следует говорить ультимативно». Рысс заметил, что «слабое правительство Врангеля находится в невыгодном положении по отношению к Польше. Поэтому оно не должно заключать… соглашения. Пусть поляки дерутся с большевиками. Мы должны стоять в стороне». Ключников же снова подтвердил свой тезис: «После поражения Колчака и Деникина может быть только два пути – или политика Ленина, или политика Савинкова, т. е. союз независимых организаций (государств. – В.Ц.) со всеми его последствиями».

Струве, по существу, подтвердил факт трудности заключения каких-либо официальных соглашений с Польшей, одновременно заметив, что Савинков ведет свою деятельность в Варшаве совершенно независимо от белого Крыма (формальное подчинение Врангелю произошло лишь в августе 1920 г.), но «заключить реальную кооперацию», достичь «какой-либо согласованности» между Крымом и Польшей было бы целесообразно («действительность требует»)[570].

Следует отметить, что у «крымских кадетов» решения Парижского комитета не вызывали однозначно негативных оценок. В одном из писем Астрову (15 июля 1920 г.) Долгоруков приветствовал «парижские кадетские протоколы», доставленные в Севастополь в июле, считая, что «главная и важнейшая тактическая линия партии восстановлена» и говорить об «эвакуации», как об «эмиграции» – неправомерно. Тем не менее он указал, что выступление Милюкова, протестовавшего против признания Врангеля партией на тех же условиях, что Колчака и Деникина, недопустимо. Следовало считать, что «основная национально-государственная линия, надпартийная, принятая в Екатеринодаре и Харькове, остается для партии и теперь. Лишь в деталях разница». Долгоруков категорически выступил против позиции Ключникова, считая, что его слова («возвращаемся в Россию для культурной работы» и о взаимном «понимании» кадетов и большевиков) являются «более чем оппортунизмом» и доказывают полное «незнание положения». Партию, по мнению Долгорукова, отличало стремление «внести улучшения в действия властей», а отнюдь не соглашательская позиция. С большевиками необходимо «отвергнуть всякое соглашение» и готовиться к «продолжению борьбы». Причины поражения, в оценке Долгорукова, заключались не в ошибочных политических лозунгах. «Причины, главным образом стратегические и плохое снабжение, и более глубокие причины – исторические, бытовые и культурные. Ошибки политические были, но имели второстепенное значение (Долгоруков повторял мнение Струве. – В.Ц.)».

Комментируя слова Струве, что «ряд кадетских деятелей вышли в тираж», а в Крыму «настроение весьма антикадетское», Долгоруков подтверждал, что «действительно настроение антикадетское, да и вообще антипартийное». «Тем не менее категорически отрицаю несвоевременность возвращения… Желающему здесь работать кадету, не лезущему к власти и не навязывающему свою программу, дело всегда найдется. Безлюдие страшное», – отмечал фактический представитель кадетской партии в Крыму реальную проблему государственной работы 1920 года. Поэтому не нужно «ждать приглашения Врангеля, ставить ему какие-то условия». «Те, кто может и хочет работать именно в России на различных поприщах в правительстве (хотя бы на второстепенных должностях, не в высшем правительстве), в общественных и частных организациях и на частном хотя бы деле, но имеющем хотя бы косвенное отношение к возрождению жизни и воссозданию России, тот должен ехать в Россию… Работать можно и должно в постоянно указываемом нами надпартийном государственно-национальном направлении, не заботясь об «отводе партии в резерв»… Огромная ошибка при теперешних обстоятельствах и конъюнктуре – играть непременно «видную» политическую роль или участвовать в осуществлении высшей власти и только для этого, для высшей политики (или политиканства?) считать возможным возвратиться в Россию, а не работать хотя бы на скромном деле, но именно на Родине и для ее воссоздания». В качестве одного ближайшего дела Долгоруков предлагал издание газеты, в редактировании которой могли бы принять участие приехавшие из Парижа партийные соратники. Приветствуя намерение членов Парижского комитета приехать в Крым, Долгоруков говорил о важности приезда не одного, а десяти-пятнадцати человек «не только для информации, но и для работы»[571].

С выводами Долгорукова нельзя было не согласиться, исходя из безусловного приоритета общенациональных, государственных интересов, пропагандируемых Врангелем в качестве основы для «деловой работы». Однако в этом случае партия уже теряла свою собственно партийную функцию, «растворялась» в общественных организациях, местном самоуправлении, аппаратных должностях. Терялись специфически партийные интересы, и члены партии выполняли уже профессиональную работу в соответствии с полученными специальностями. Подобная перспектива для многих из кадетской «верхушки» казалась невозможной. Возможно, поэтому члены зарубежных групп так и не приехали в Крым и создать здесь организованную партийную структуру не удалось.