В течение лета – осени 1920 г. Парижский комитет безуспешно пытался опротестовать факт переговоров в Лондоне советской кооперативной делегации во главе с Л. Б. Красиным. Снова, как и в 1919 г., во время работы Русского Политического Совещания, члены Комитета настаивали на неправомерности признания полномочий этой делегации: «Самый факт допущения к переговорам с правительствами, законно представляющими свои народы, правительства, отрицающего элементарные основы государственности и управляющего Россией при помощи насилий, неслыханных даже в худшие времена старого самодержавия, составляет громадное поощрение интернациональной пропаганды т. н. «всемирной революции»[572].

После «крымской эвакуации» Парижский комитет все более и более отклонялся от продолжения поддержки Врангеля (в отличие, в частности, от созданной в ноябре 1920 г. Константинопольской партийной группы) и все более переходил к развитию контактов «налево», с представителями правых эсеров. Так, например, на заседании Парижского комитета 2 декабря 1920 г. Милюков отмечал, что «с.-р. – новый фактор положения. Вооруженная борьба для нас остается, но ставится иначе, чем когда у нас была армия. Армия же теперь должна быть разоружена и переведена на беженское положение, иначе станет кондотьерами, что недостойно русской армии»; «опыты диктатуры не удались, и мы от них отказываемся», «классовая монархия должна быть кончена, а иная монархия вряд ли пока возможна…, национальный вопрос решается для нас в добросовестном переходе на принцип федерации». 10 декабря на собрании выступил М. М. Федоров, по мнению которого «гражданское управление и тыловые аппараты были настолько несовершенны, что… если бы Крым не погиб в эти дни, он не избежал бы все равно гибели потом». В распространенной по зарубежным группам записке «Что делать после Крымской катастрофы?» после краткого анализа специфики политического курса врангелевского правительства содержался весьма категоричный вывод о том, что военное управление должно быть совершенно «вне политики» и оптимальным будет устройство управления на основе создания общественно-представительного органа по образцу «совещаний» 1918 г.: «Единственной действительной гарантией против повторения ошибок является отделение политической власти от военной и передача первой какому-либо органу гражданской власти, имеющему общественную санкцию». Тем самым основной для политического курса Белого движения в 1919–1920 гг. принцип Национальной диктатуры, сочетавшей в себе военное и политическое управление, полностью отвергался. Следовало отказаться и от принципов «непредрешения» в аграрной, национальной политике. Созданный же Врангелем в Константинополе Русский Совет Парижский комитет отказывался признавать в любом качестве[573].

Сложившиеся противоречия в оценке будущего для Белого движения привели к разногласиям среди кадетского руководства, и прежнего единства в партийных рядах уже не наблюдалось. Например, Берлинская группа не поддерживала идеи объединения кадетов с эсерами, считая, что подобного рода соглашения показали свою несостоятельность уже в 1918 г. Можно было бы говорить о новом «тактическом повороте» кадетского курса, но в любом случае предсказуемости и авторитетности партийной политике это не принесло[574].

Подводя итог характеристике деятельности кадетской партии в годы гражданской войны, следует различать три основных периода ее работы. Первый – весна – осень 1918 г. – был связан с попытками восстановить партийное единство на общей платформе категорического «непринятия большевизма» и «верности союзникам». В это время руководящим идеологическим центром стала Москва, однако участием в практической работе мог отметиться и гетманский Киев. Между этими двумя ведущими центрами не было единства, а, напротив, возникло принципиальное несогласие по вопросам внешнеполитической ориентации.

Во второй период – осень 1918 – осень 1919 гг. – кадетская партия на всех собраниях и совещаниях проводила идеи о необходимости всецелой поддержки курса Белого движения во внутренней и внешней политике. Партия, связав свою судьбу с Белым движением, после поражения основных белых фронтов (на Юге и в Сибири) оказалась серьезно ослабленной в организационном и идеологическом отношениях.

Третий период – начало 1920 г. – 1921 г. – характеризуется практически полным переходом оставшихся партийных структур из России в Зарубежье. Однако отрыв от «российской почвы» не мог не привести к определенному абстрагированию выдвигаемых партией политических ориентиров. Указания из Парижа на то, какой должна быть политика врангелевского правительства, звучали довольно отвлеченно. В такой ситуации объяснимыми представляются весьма схематичные построения «новой тактики» Милюкова – поиски компромиссов и соглашений на основе апробированных, но не всегда эффективных политических моделей 1918 г.

С точки зрения организованности, способности к мобилизации партийных сил кадетская партия оказалась существенно слабее своего главного политического соперника – партии большевиков. Тогда как большевики смогли в довольно короткие сроки, в жестких условиях гражданской войны создать действительно эффективную систему партийно-политического руководства и контроля, по сути, заменявшую собой советскую вертикаль, кадетские группы не могли выйти за рамки организационных споров, идеологических расхождений, хотя и стремились к участию в активной государственно-политической жизни. Партийного съезда, полноценного партийного форума так и не удалось созвать. По мнению Астрова, «партия как организованное целое, связанная определенной идеологией и программой, руководимая единой тактикой, предлагаемой единым руководящим органом, перестала существовать с того времени, как ЦК партии оказался бездействующим, будучи в плену у большевиков, и когда значительное число членов ЦК рассеялось по разным концам необозримой России. Они оказались и в Сибири, и в Екатеринодаре, в Крыму, в Одессе, в Киеве. По тем временам все эти места были разъединены, сношения между ними были чрезвычайно затруднительны. О согласованных действиях не могло быть и речи, тем более что повсюду, в каждом центре, создавалась обстановка и слагались условия совершенно не похожие на другие места. Одно было в Екатеринодаре, другое было в Киеве, совсем другое в Одессе, не похожее ни на то, ни на другое, ни на третье, что было в Крыму. Единство партии исчезло. Остались члены партии, еще сохранившие взаимные личные отношения, связанные между собой всем недавним прошлым, общностью культуры, воспитания и миропонимания. Но и эти связи стали слабеть. Ткани, соединявшие членов партии, стали истлевать и рваться. Глубокая внутренняя работа происходила в каждом. Часто мы не узнавали друг друга, за короткие промежутки времени происходили резкие перемены не только в настроениях, но и во взглядах на самые существенные вопросы. Особенно разительные перемены произошли с П. И. Новгородцевым, В. А. Степановым, Н. В. Тесленко». Очевидно, в последовавшем в 1921–1922 гг. партийном распаде в Зарубежье эти наметившиеся, еще скрепленные прошлым общим участием в общероссийской белой борьбе, но растущие разногласия сыграли роковую для партии роль.