Звук все еще не утихал, когда процессия, состоявшая из священников и бенефициаров церкви, вышла на площадь, заполненную людьми: от бедняков до знати. Священники, епископ и члены соборного капитула несли в руках зажженные свечи. Скоро на лестнице, ведущей в храм, и вдоль фасада выстроились угрюмые монахи, они тоже держали свечи. Колокол не перестал звонить, даже когда священник начал читать на латыни.

Передавая друг другу то, что переводили знатоки латыни, люди узнали, что из-за казни Елены епископ отлучил от церкви судью Барселоны Жоана Са Бастиду и велел огласить это прямо на площади, где казнили гречанку.

– Неважное утешение, – раздался голос среди группы рабов и вольноотпущенников.

– А что вы хотели от епископа? – сказал другой, но Уго так и не понял, было ли это сказано против епископа или в его защиту.

Жоан Са Бастида, переводили знатоки латыни, был отторгнут от любых связей с Церковью. Он словно умер при жизни, его даже запрещалось хоронить на кладбище. Церковь требовала, чтобы и остальные верующие прекратили с ним всякие отношения и бежали от судьи как от прокаженного. Са Бастиде запрещалось занимать какую-либо должность. При этом никто не освобождался от ответственности по незнанию – именно ради этого епископ и решил огласить отлучение судьи прямо на площади. Жители городов или деревень, которые примут Са Бастиду, подвергнутся интердикту, а сам отлученный, если не примирится с Церковью в течение года, будет признан еретиком, и его делом займется инквизиция.

Когда священник закончил, монахи потушили свечи, а монотонный звон колокола прекратился. Процессия вернулась в церковь Святой Марии, часть прихожан разошлась – по домам или по своим приходам, а другие – среди них Уго и Катерина – вошли в церковь на воскресную мессу.

– Это можно было сделать и до того, как казнили бедную девочку, – посетовала Барча перед уходом, – возможно, тогда бы он спас ей жизнь.

– Чтобы отлучить судью сегодня, – вмешалась женщина, стоявшая рядом с мавританкой, – епископ, как я слышала, должен был трижды его предупредить – и успеть это сделать до казни.

– И очень поторопиться, – заметила Катерина, – потому что с момента ее ареста и до казни прошло очень мало времени.

– Он и не пытался…

– Или пытался.

– Может быть.

– Это в любом случае не вернет Елену, – вмешался Уго и закончил разговор.

Отслужили торжественную мессу. Сотни верующих собрались в церкви Святой Марии у Моря, в пространстве, оформленном по типу каталонского дома – столь обширного и строгого, сколь и величественного. Солнечные лучи проникали через окна апсиды, сводя на нет сияние бесчисленных свечей, горящих перед главным и боковыми алтарями. Уго и Катерина ощутили запах моря. Быть может, его приносил с собою свет, вторгающийся в пространство церкви… Мисер Арнау утверждал, что с солнечными лучами в церковь привносится особое сияние моря. Уго сказал об этом Катерине, но та лишь покачала головой:

– Это все рыбаки, матросы, бастайши и mestres d’aixa. Из-за них и пахнет морем.

«Свет или люди, – подумал Уго, – а отчего не то и другое сразу?» Правда заключалась в том, что простые люди собирались в храме, который сами и строили, – это была народная церковь, морской собор.

А рядом с ними – дворяне и богатые горожане, живущие в дворцах на улице Монкада, за Святой Марией, или на улице Маркет, как, например, адмирал каталонского флота Бернат Эстаньол. Он торжественно вошел в храм в сопровождении Герао, Мерсе и компаньонки, появившейся во дворце вскоре после разговора Уго с мажордомом, когда отец выразил недовольство тем, что его дочь и адмирал живут «одни». За ними шли слуги – они несли стулья, на которых Бернат и Мерсе должны были сидеть в первом ряду перед главным алтарем. Прихожане уступали им дорогу, и Уго видел, как его дочь, одетая в голубые шелка, выступала за Бернатом и держала спину прямо, словно королева. Народ переводил взгляд с высокого хмурого адмирала с густой бородой, чья слава жестокого флотоводца вызывала скорее робкое, нежели почтительное молчание, на молодую и красивую девушку.

Уго, как и многие другие, был восхищен появлением Мерсе, которая словно парила над землей: столь тих и легок был ее шаг. Она казалась настоящей сеньорой. Те, кто стоял ближе всех к ней и адмиралу, не осмеливались и рта раскрыть, будто кашель или грубое матросское словцо могли снять пленительные чары. Иначе было на дальних рядах.

– Пятьдесят тысяч суэльдо приданого, – услышал отец девушки.

– И не может найти себе мужа.

«Это неправда», – хотел сказать Уго. Мерсе ясно сказала ему во время последней встречи – мужа нашли.

– Он ей не ровня, – сказала одна женщина.

– Не ровня? – возмутился кто-то еще. – Да она же просто дочка виночерпия.

– Королевского виночерпия, – поправил кто-то.

Какая разница, был ли Уго королевским виночерпием! Пятьдесят тысяч суэльдо приданого соблазнили второго сына из богатой семьи барселонских торговцев тканями – и Мерсе, похоже, согласилась выйти за него замуж. Он был молод и пользовался всеобщим уважением. Уго хорошо запомнил объяснение Мерсе: «У него хорошая репутация… да и вообще он привлекательный».

– Ее отец – сын простого матроса, – не унимались спорщики.

– А кто может быть достойнее матросского сына? – рыкнул один из тех мужчин, у которых, по словам Катерины, запах моря прилип к коже.

К тому времени, когда спор окончился, Бернат и Мерсе уже исчезли из виду. Уго не слушал мессу. Его дочь жила во дворце на улице Маркет с конца 1413 года, а сейчас февраль 1415-го – год с лишним девушка, обладавшая несметным приданым, отвергала одного жениха за другим, пока не появился второй сын торговца сукном. «Хорошая репутация!» Эта фраза эхом раздавалась в ушах отца – будто его дочь сдалась, не в силах выносить положение вещей, которое затягивалось и становилось неловким. Уго охватили противоречивые чувства. С одной стороны, он был доволен, что Мерсе наконец выйдет замуж, а значит, вскоре покинет дворец на улице Маркет. К чести Берната, он нанял компаньонку, но Уго с каждым днем все больше раздражало то, что его дочь живет под одной крышей с адмиралом. «Ревность?» – гневно воскликнул Уго, когда Катерина указала на возможную причину его раздражения. Впрочем, что-то в этом есть, нехотя признал виноторговец. Но не вслух, не перед Катериной. Он ревновал – к тому, что Мерсе счастлива, находясь под одной крышей с человеком, который презирал ее отца. Брак должен положить конец мучениям Уго. Он смог бы навещать дочь в ее собственном доме и брать с собой Катерину, о которой винодел особенно печалился, когда покидал ее, чтобы повидаться