В очередной раз перебираю пачку анонимок. Читаю:

До чего озлоблен должен быть человек, чтобы написать такое. Кому я мог внушить подобную ненависть? Я думаю об Амалии и говорю без тени сомнения: «Это может быть только она», – но тотчас отказываюсь поверить, что после стольких лет прожитых врозь я заслуживаю хотя бы кроху ее внимания. Я думаю о Рауле и моей невестке и тоже не считаю невозможным, чтобы один из них или они оба задумали эту долгосрочную месть, хотя во время наших встреч никогда ни словом, ни жестом не выдали себя. Агеда? Может, эта тихоня сильно оскорбилась, когда я ее бросил, и с тех далеких времен тайком следила за мной? А с какой целью? Какую радость или какую пользу для себя могла она извлечь из подобной затеи, если ей не было дано увидеть мою реакцию, когда я доставал из ящика и читал записки?

Иногда меня одолевает мания преследования, и мне кажется, что вокруг плетется какой-то заговор – к нему присоединились и директриса, и коллеги по школе, и старые приятели, уже исчезнувшие из поля моего зрения, и вредные соседи… Короче, все, кто по той или иной причине желают мне зла. Возможно, даже существует некое Агентство травли, которое готово за деньги испортить жизнь определенным людям, так что заказчику можно больше ни о чем не заботиться.

А вот еще одна записка без даты, полученная, видимо, когда я сидел дома на больничном:

7.

Во время нашего телефонного разговора Никита что-то мямлит и изворачивается, вместо того чтобы прямо сказать «нет». Осипший голос, полусонные фразы, кряхтенье. Да, вчера он лег очень поздно. Да, по вечерам в субботу в баре черт знает что творится. А под утро была драка, и он получил по морде, зато и сам свалил шестерых. Да, он измотался вусмерть, и мой звонок – в одиннадцать утра! – вытащил его из кровати.

– А ты что, теперь спишь на кровати?

– На матрасе, положенном на пол.

Казалось, его не только не обрадовало мое предложение, а наоборот, разозлило, пока он не понял, что на обед я его приглашаю, чтобы поговорить о деньгах покойной бабушки, которые дядя Рауль вернул мне целиком и полностью. И тут Никита вдруг сразу забыл про лень, отговорки и кряхтенье. Мы быстро договорились пообедать вместе в одном из центральных ресторанов. Я предупредил Никиту, что заведение, где я хочу заказать столик, довольно высокого разряда, поэтому хорошо было бы ему явиться туда в приличном виде, по крайней мере чистым. Сын с упреком заявил, что я стал похож на его мать. И вообще, он такой, какой есть, и если это меня не устраивает, ему лучше провести день с приятелями.

Он опоздал – пришел с черными кругами под глазами, какой-то весь нескладный, но вполне умытый и одетый аккуратно, хотя небритый и в стоптанных кроссовках с болтающимися шнурками. Последняя деталь настолько бросалась в глаза, что показалась мне продуманной, и я счел за лишнее указывать ему на них. Никита схватил меня в объятия – высокий, сильный, – и я тотчас почувствовал идущий от него резкий запах сырых стен, ну, не знаю, пара из кастрюль с супом, плохо проветренной кухни. Когда он сел напротив, я сказал, что скула у него заметно распухла. Он ругнулся, а потом объяснил, что не угадал намерения того пьяного типа и не смог уклониться от удара.

– Зато потом – раз, раз – и этот идиот лежал весь в крови, как свинья на бойне. И если бы меня не оттащили…

Вот такой у меня сын. Он ведь еще в школе ломал чужие кости. Мой сын, он совсем взрослый и простоватый, зато всегда прет напролом и страху не знает.

– А я думал, ты помогаешь на кухне, ну, подаешь, моешь… А ты, оказывается, в этом баре вышибалой служишь.

Он ответил, что делает все, что велят, как и другие ребята, потому что у них одна команда. И так далее.

Никита закидывает в рот ломтики ветчины, салат с морскими раками (фирменное блюдо) и крокеты с такой неумеренной жадностью, что мне хочется ему напомнить: закуски мы заказали все-таки для нас двоих. Но я промолчал – просто потому, что увидел: мой сын ест с аппетитом и удовольствием, а ведь мы, хотим того или нет, пожизненно остаемся отцами, то есть инстинкт заставляет нас in aeternum[60] заботиться об откорме своего потомства, хотя это не помешало мне поскорее ухватить один крокет и для себя, ведь таков закон природы: надо съесть побольше, коль скоро ты именно с такой целью сел за столик в ресторане.

Я спросил, что он сделал с Тиной.

– А это еще кто такая?

И Никита рассказал, перекатывая комок еды во рту, чтобы оставить пространство для выхода слов. Они посадили Тину в угол бара в качестве украшения – а рядом с ней у столика стоит пустой стул на случай, если кому из клиентов захочется выпить в компании привлекательной женщины. А нет ли в мобильнике у Никиты ее фотографий? Нет, ни одной. Потом он признается, что кукла (Тиной он ее не называет) сидит босиком. Почему? Одна туфля потерялась, или ее сперли, точно неизвестно, и тогда хозяин решил, что пусть лучше показывает свои ножки, ведь, по мнению всех, кто служит в баре, они у нее очень красивые. И тут вдруг в припадке подозрительности я спрашиваю, а не голая ли она там у них позирует.

– Нет, в лифчике и трусах, которые на ней и были, когда ты мне ее подарил.

А на шею ей повесили табличку: «Не трогать».

– Надеюсь, ты никому не объявил, что раньше она принадлежала твоему отцу?

– Да кому какое до этого дело!

На первое мы оба заказали суп-пюре из белых грибов.

– Как ведет себя твоя кожа?

Судя по всему, его псориаз как-то стабилизировался: не становится ни хуже ни лучше. Никита, если не забывает, мажет пораженные места мазью, которой осталось не так уж и много. К счастью, пятна легко скрыть под одеждой. Но ни в море, ни в бассейне он купаться не станет и вообще не снимет рубашку там, где кто-то может заметить красноту и чешуйки.

Пока мы ждем второе (он – бургер из говядины с жареной картошкой и овощами, я – телячьи щечки с овощами), спрашиваю, хотел бы он когда-нибудь получить мою машину.

– А ты что, собрался покупать новую?

Казалось, тема его мало заинтересовала. Но как только принесли еду, он мгновенно оживился. Машина, по его словам, ему очень даже пригодилась бы: можно было бы что-то перевозить или путешествовать с приятелями.

– Ага! – перебил его я. – И при этом напиваться вусмерть и врезаться в какую-нибудь стену.

По словам Никиты, вся беда в том, что у меня нет к нему никакого доверия. Вот что он такого плохого делает? Например? Наркотики не употребляет, ну, может, забьет иногда косяк, но это ерунда на самом деле, и не напивается, потому что к спиртному у него отвращение. В доказательство своих слов он кивнул на стоявшую перед ним бутылку кока-колы. А если мне этого мало, чтобы отнестись к нему как к вполне нормальному парню, он хочет напомнить, что зарабатывает на жизнь своим горбом, что у него есть работа – тяжелая, дающая мало денег, но она ему нравится. Я тихо прошу его не заводиться. На нас и так уже смотрят люди. Но ему нет до этого дела («А мне пох, пусть смотрят!»). Разве он не понял, что я пошутил? Я ведь предлагаю ему машину. Не сейчас, не сегодня, но в будущем, не исключено, что и в скором будущем. Что ему еще надо?