Она умерла и лежит совершенно голая на огромном мраморном столе. Мерцают лампы. Тишина. Где-то капает вода. Непонятно почему – ведь она мертва – очень хочется пить. Звук капающей воды еще больше усиливает жажду. Все внутри словно ссохлось, организм полностью обезвожен. Она мертва, мертвее быть не может, и в то же время она стоит рядом с собой и внимательно вглядывается в свое мертвое лицо. Что-то шуршит и поскрипывает. Шорохи наполняют комнату. Свет то меркнет, то вспыхивает нестерпимо ярко. Вот вода уже не капает, а бежит тонкой струйкой, падая на гулкую поверхность. Ох как хочется пить!

Живая Татьяна смотрит на мертвую безучастно, отстраненно, словно это не она сама, а кто-то посторонний, чужой. Но вот созерцание закончено. В руке у живой Татьяны оказывается широкий сверкающий нож. На вид он невероятно острый. Секунду живая стоит в нерешительности, потом делает надрез между правой и левой грудью. Ткань расползается, словно бумага, и она бела, словно бумага. Ни единой капли крови. Сверкнула сахарная кость грудины. Снова сильный и глубокий разрез ножом, на этот раз вдоль тела, до самого паха. Нож взрезает ребра. Слышен хруст костей. Откуда такая сила?

Белая плоть с тонкой прослойкой жира. Крови по-прежнему нет. Татьяна запускает руку глубоко в свою грудь и со страшным усилием вырывает сердце. Оно чуть заметно вздрагивает, точно скомканная тряпица, словно нераспустившийся гигантский цветок. Оборванные сосуды, как увядшие стебли. Прозрачная жидкость медленно капает из них. Татьяна отшвыривает сердце и начинает методично отрезать от тела куски белой плоти. Она знает: мясо предназначено для еды. Очень скоро его изжарят. Ни ужаса, ни боли – тупое отчаяние. Вот все, что владеет ею. И жажда. Пить! Так хочется пить.

Она проснулась, еще не понимая, что это был всего лишь сон. Судорожно дернула головой. Приподнялась. Какое счастье. Кошмар кончился! Но действительно, нестерпимо хочется пить. Жара. Голова тяжелая, точно налитая свинцом. Татьяна поспешно спрыгивает с постели, натягивает платье. Щелкает задвижкой, вот она уже в комнате, где еще недавно беседовала с сыном. Здесь пусто. Татьяна бегом выскакивает на улицу и идет к колодцу. Звякает ведро, скрипит деревянный барабан. Слышен плеск в глубине. Медленно, очень медленно поднимается ведро из темного зева. Вот оно на поросшем мхом краю. Женщина опускается к ведру и судорожно пьет.

Какое блаженство! «Теперь и умереть не страшно», – приходит мысль. Татьяна пьет, не в силах оторваться от края ведра, потом погружает в него голову. Ледяной обруч сжимает лоб и виски, в затылке будто взрывается маленькая атомная бомба. Она выпрямляется. Холодные струйки сбегают по лицу, затекают за шиворот, скользят по спине… Все! Наваждение кончилось. Она снова в порядке. Она в порядке. Она дома. Она там, где ее ждут. Она хочет быть здесь. Она стремилась сюда всю жизнь. Она… Она… Она…

– Мама, что с тобой? – послышался сзади голос сына.

– Ой, Стас! Сон. Дурной сон. Но теперь все прошло. Только очень хочется есть.

– Нет проблем. Сегодня у нас на ужин отличный бифштекс, – Стас, казалось, чуть заметно усмехнулся. – А что, мать, нравится тебе здесь? – спросил Стас.

Вечерело. Жаркий безоблачный день кончился. Откуда-то набежали тучи. Заходящее солнце окрасило их края в причудливо тревожные цвета: багровый, фиолетовый, оранжевый. Духота сменилась свежестью. Сильно пахло травами. С небес упал мелкий теплый дождик, но скоро прекратился.

Татьяна, Стас и молодой человек, тот самый, что приезжал к ней и которого, как она знала, звали Володей, сидели под навесом в старых, но еще крепких креслах, плетенных из камыша. В руках у Володи была гитара, и он время от времени лениво перебирал струны.

На душе у Татьяны было смутно. Она сама не могла понять своего состояния. Приступы неожиданного подъема вроде того, какой она пережила после пробуждения, сменились беспричинной тревогой и тотчас же заглушались ленивым покоем. Причем смена настроений происходила беспрестанно. Казалось, внутри появились и борются неведомые силы, каждая из которых старается склонить ее на свою сторону.

Вопрос сына заставил задуматься. А действительно, нравится ли ей здесь? Как будто нравится. Во всяком случае, очень необычно. Вот только… она рылась в памяти, пытаясь подобрать подходящее слово, выразившее бы настроение, но не могла. Неожиданно обратила внимание, что Стас впервые назвал ее «мать». Не мама, как говорил он обычно, а грубовато и ласково, точно подчеркивал, что теперь он с ней на равных.

– Хорошо, – наконец сказала она, – только еще непривычно. Мне иногда становится не по себе.

– Отчего же?

– Не знаю. Почему-то делается грустно, словно я потеряла что-то нужное. А что – и сама не знаю.

– Ты не потеряла, а скорее обрела. Ты, наверное, не знаешь, что здесь, в Лиходеевке, твоя родина.

– Родина? – Татьяна недоуменно посмотрела на сына. – Ты имеешь в виду городишко?!

– Вовсе нет, при чем тут Светлый? Я вовсе не о том. Наша родословная, так сказать, корни растут именно отсюда.

– Никогда ничего подобного не слыхала.

– Естественно, тебе никто не рассказывал. Впрочем, возможно, твой отец и не знал об этом. Времена были глухие, недобрые… Поэтому о предках предпочитали не распространяться. Но, живя в Светлом, уже после того, как ты уехала, я попытался провести кое-какие изыскания. И они, к счастью, увенчались успехом. А началось все с этого завещанного мне дома. Почему? С какой стати? Оказалось, наш дальний родственник, некий Асмодей Чернопятов, проживал тут с незапамятных времен.

При упоминании имени Асмодея тихонько тренькавший на гитаре Володя резко дернул струну, и от ее густого печального звука Татьяна вздрогнула.

Стас недовольно поморщился, но смолчал. Он лишь покосился в сторону Володи.

– Продолжай, – попросила Татьяна.

– Так вот, наши предки жили здесь, по крайней мере, лет триста, но потом твой дед, не поделив что-то со своим старшим братом, а это и был Асмодей, уехал отсюда.

– Чего же они не поделили?

– Темное дело. До причин мне пока не удалось докопаться. Видимо, обычные семейные дрязги.

– То есть ты хочешь сказать, что мой дед жил когда-то в этом доме?

– Именно! Но это еще не все. Не знаю, как бы выразиться поточнее. Ты, как и все мы, принадлежишь к совершенно особой породе людей… – Стас запнулся, подыскивая подходящее слово. – Если так можно выразиться, к обществу посвященных.

– Посвященных во что?

– Просто посвященных. Ну, скажем, в древнее знание.

– Но я не ощущаю себя посвященной в какое-то особое знание: в древнее – не в древнее. Я обычный человек. Медицинский работник. К сожалению, мне не удалось стать врачом, но все же я не жалею ни о своей жизни, ни о выборе профессии.

– Тем не менее ты – одна из нас.

– Из кого – из вас? – Татьяна стала раздражаться. От подобных разговоров у нее начинала болеть голова.