– Только? – с удивлением и с негодованием воскликнулКириллов.

– Ни слова больше! – махнул рукой Петр Степанович, норовявырвать у него документ.

– Стой! – крепко наложил на бумагу свою руку Кириллов, –стой, вздор! Я хочу, с кем убил. Зачем Федька? А пожар? Я всё хочу и ещеизругать хочу, тоном, тоном!

– Довольно, Кириллов, уверяю вас, что довольно! – почтиумолял Петр Степанович, трепеща, чтоб он не разодрал бумагу. – Чтобы поверили,надо как можно темнее, именно так, именно одними намеками. Надо правды толькоуголок показать, ровно настолько, чтоб их раздразнить. Всегда сами себе налгутбольше нашего и уж себе-то, конечно, поверят больше, чем нам, а ведь это всеголучше, всего лучше! Давайте; великолепно и так; давайте, давайте!

И он всё старался вырвать бумагу. Кириллов, выпуча глаза,слушал и как бы старался сообразить, но, кажется, он переставал понимать.

– Э, черт! – озлился вдруг Петр Степанович, – да он еще и неподписал! что ж вы глаза-то выпучили, подписывайте!

– Я хочу изругать… – пробормотал Кириллов, однако взял перои подписался. – Я хочу изругать…

– Подпишите: Vive la république,[227] и довольно.

– Браво! – почти заревел от восторга Кириллов. – Vive larépublique démocratique, sociale et universelle ou lamort!..[228] Нет, нет, не так. – Liberté, égalité,fraternité ou la mort![229] Вот это лучше, это лучше, – написал он снаслаждением под подписью своего имени.

– Довольно, довольно, – всё повторял Петр Степанович.

– Стой, еще немножко… Я, знаешь, подпишу еще разпо-французски: «de Kiriloff, gentilhomme russe et citoyen du monde».[230] Ха-ха-ха!– залился он хохотом. – Нет, нет, нет, стой, нашел всего лучше, эврика:gentilhomme-séminariste russe et citoyen du monde civilisé![231]– вот что лучше всяких… – вскочил он с дивана и вдруг быстрым жестом схватил сокна револьвер, выбежал с ним в другую комнату и плотно притворил за собоюдверь. Петр Степанович постоял с минуту в раздумье, глядя на дверь.

«Если сейчас, так, пожалуй, и выстрелит, а начнет думать –ничего не будет».

Он взял пока бумажку, присел и переглядел ее снова. Редакцияобъявления опять ему понравилась:

«Чего же пока надо? Надо, чтобы на время совсем их сбить столку и тем отвлечь. Парк? В городе нет парка, ну и дойдут своим умом, что вСкворешниках. Пока будут доходить, пройдет время, пока искать – опять время, аотыщут труп – значит, правда написана; значит, и всё правда, значит, и проФедьку правда. А что такое Федька? Федька – это пожар, это Лебядкины: значит,всё отсюда, из дому Филипповых и выходило, а они-то ничего не видали, а они-товсё проглядели, – это уж их совсем закружит! Про наших и в голову не войдет;Шатов, да Кириллов, да Федька, да Лебядкин; и зачем они убили друг друга – вотеще им вопросик. Э, черт, да выстрела-то не слышно!..»

Он хоть и читал и любовался редакцией, но каждый миг смучительным беспокойством прислушивался и – вдруг озлился. Тревожно взглянул онна часы; было поздненько; и минут десять, как тот ушел… Схватив свечку, оннаправился к дверям комнаты, в которой затворился Кириллов. У самых дверей емукак раз пришло в голову, что вот и свечка на исходе и минут через двадцатьсовсем догорит, а другой нет. Он взялся за замок и осторожно прислушался, неслышно было ни малейшего звука; он вдруг отпер дверь и приподнял свечу: что-тозаревело и бросилось к нему. Изо всей силы прихлопнул он дверь и опять налег нанее, но уже всё утихло – опять мертвая тишина.

Долго стоял он в нерешимости со свечой в руке. В ту секунду,как отворял, он очень мало мог разглядеть, но, однако, мелькнуло лицоКириллова, стоявшего в глубине комнаты у окна, и зверская ярость, с которою тотвдруг к нему кинулся. Петр Степанович вздрогнул, быстро поставил свечку настол, приготовил револьвер и отскочил на цыпочках в противоположный угол, такчто если бы Кириллов отворил дверь и устремился с револьвером к столу, он успелбы еще прицелиться и спустить курок раньше Кириллова.

В самоубийство Петр Степанович уже совсем теперь не верил!«Стоял среди комнаты и думал, – проходило, как вихрь, в уме Петра Степановича.– К тому же темная, страшная комната… Он заревел и бросился – тут две возможности:или я помешал ему в ту самую секунду, как он спускал курок, или… или он стоял иобдумывал, как бы меня убить. Да, это так, он обдумывал… Он знает, что я неуйду, не убив его, если сам он струсит, – значит, ему надо убить меня прежде,чтобы я не убил его… И опять, опять там тишина! Страшно даже: вдруг отворитдверь… Свинство в том, что он в бога верует, пуще чем поп… Ни за что незастрелится!.. Этих, которые “„своим умом дошли”, много теперь развелось.Сволочь! фу, черт, свечка, свечка! Догорит через четверть часа непременно… Надокончить; во что бы ни стало надо кончить… Что ж, убить теперь можно… С этоюбумагой никак не подумают, что я убил. Его можно так сложить и приладить наполу с разряженным револьвером в руке, что непременно подумают, что он сам… Ахчерт, как же убить? Я отворю, а он опять бросится и выстрелит прежде меня. Э,черт, разумеется промахнется!»

Так мучился он, трепеща пред неизбежностью замысла и отсвоей нерешительности. Наконец взял свечу и опять подошел к дверям, приподняв иприготовив револьвер; левою же рукой, в которой держал свечу, налег на ручкузамка. Но вышло неловко: ручка щелкнула, призошел звук и скрип. «Прямовыстрелит!» – мелькнуло у Петра Степановича. Изо всей силы толкнул он ногойдверь, поднял свечу и выставил револьвер; но ни выстрела, ни крика… В комнатеникого не было.

Он вздрогнул. Комната была непроходная, глухая, и убежатьбыло некуда. Он поднял еще больше свечу и вгляделся внимательно: ровно никого.Вполголоса он окликнул Кириллова, потом в другой раз громче; никто неоткликнулся.

«Неужто в окно убежал?»

В самом деле, в одном окне отворена была форточка.«Нелепость, не мог он убежать через форточку». Петр Степанович прошел через всюкомнату прямо к окну: «Никак не мог». Вдруг он быстро обернулся, и что-тонеобычайное сотрясло его.

У противоположной окнам стены, вправо от двери, стоял шкаф.С правой стороны этого шкафа, в углу, образованном стеною и шкафом, стоялКириллов, и стоял ужасно странно, – неподвижно, вытянувшись, протянув руки пошвам, приподняв голову и плотно прижавшись затылком к стене, в самом углу,казалось желая весь стушеваться и спрятаться. По всем признакам, он прятался,но как-то нельзя было поверить. Петр Степанович стоял несколько наискось отугла и мог наблюдать только выдающиеся части фигуры. Он всё еще не решалсяподвинуться влево, чтобы разглядеть всего Кириллова и понять загадку. Сердцеего стало сильно биться… И вдруг им овладело совершенное бешенство: он сорвалсяс места, закричал и, топая ногами, яростно бросился к страшному месту.