– Господа, – обратился ко всем Петр Степанович, – теперь мыразойдемся. Без сомнения, вы должны ощущать ту свободную гордость, котораясопряжена с исполнением свободного долга. Если же теперь, к сожалению,встревожены для подобных чувств, то, без сомнения, будете ощущать это завтра,когда уже стыдно будет не ощущать. На слишком постыдное волнение Лямшина ясоглашаюсь смотреть как на бред, тем более что он вправду, говорят, еще с утраболен. А вам, Виргинский, один миг свободного размышления покажет, что ввидуинтересов общего дела нельзя было действовать на честное слово, а надо именнотак, как мы сделали. Последствия вам укажут, что был донос. Я согласен забытьваши восклицания. Что до опасности, то никакой не предвидится. Никому и вголову не придет подозревать из нас кого-нибудь, особенно если вы сами сумеетеповести себя; так что главное дело все-таки зависит от вас же и от полногоубеждения, в котором, надеюсь, вы утвердитесь завтра же. Для того, междупрочим, вы и сплотились в отдельную организацию свободного собрания единомыслящих,чтобы в общем деле разделить друг с другом, в данный момент, энергию и, еслинадо, наблюдать и замечать друг за другом. Каждый из вас обязан высшим отчетом.Вы призваны обновить дряхлое и завонявшее от застоя дело; имейте всегда этопред глазами для бодрости. Весь ваш шаг пока в том, чтобы всё рушилось: игосударство и его нравственность. Останемся только мы, заранее предназначившиесебя для приема власти: умных приобщим к себе, а на глупцах поедем верхом.Этого вы не должны конфузиться. Надо перевоспитать поколение, чтобы сделатьдостойным свободы. Еще много тысяч предстоит Шатовых. Мы организуемся, чтобызахватить направление; что праздно лежит и само на нас рот пялит, того стыдноне взять рукой. Сейчас я отправлюсь к Кириллову, и к утру получится тотдокумент, в котором он, умирая, в виде объяснения с правительством, примет всёна себя. Ничего не может быть вероятнее такой комбинации. Во-первых, онвраждовал с Шатовым; они жили вместе в Америке, стало быть, имели времяпоссориться. Известно, что Шатов изменил убеждения; значит, у них вражда из-заубеждений и боязни доноса, – то есть самая непрощающая. Всё это так и будетнаписано. Наконец, упомянется, что у него, в доме Филиппова, квартировалФедька. Таким образом, всё это совершенно отдалит от вас всякое подозрение,потому что собьет все эти бараньи головы с толку. Завтра, господа, мы уже неувидимся; я на самый короткий срок отлучусь в уезд. Но послезавтра вы получитемои сообщения. Я бы советовал вам собственно завтрашний день просидеть по домам.Теперь мы отправимся все по двое разными дорогами. Вас, Толкаченко, я прошузаняться Лямшиным и отвести его домой. Вы можете на него подействовать и,главное, растолковать, до какой степени он первый себе повредит своиммалодушием. В вашем родственнике Шигалеве, господин Виргинский, я, равно как ив вас, не хочу сомневаться: он не донесет. Остается сожалеть о его поступке;но, однако, он еще не заявил, что оставляет общество, а потому хоронить его ещерано. Ну – скорее же, господа; там хоть и бараньи головы, но осторожностьвсе-таки не мешает…

Виргинский отправился с Эркелем. Эркель, сдавая ЛямшинаТолкаченке, успел подвести его к Петру Степановичу и заявить, что тотопомнился, раскаивается и просит прощения и даже не помнит, что с ним такоебыло. Петр Степанович отправился один, взяв обходом по ту сторону прудов мимопарка. Эта дорога была самая длинная. К его удивлению, чуть не на половине путинагнал его Липутин.

– Петр Степанович, а ведь Лямшин донесет!

– Нет, он опомнится и догадается, что первый пойдет вСибирь, если донесет. Теперь никто не донесет. И вы не донесете.

– А вы?

– Без сомнения, упрячу вас всех, только что шевельнетесь,чтоб изменить, и вы это знаете. Но вы не измените. Это вы за этим-то бежали замной две версты?

– Петр Степанович, Петр Степанович, ведь мы, может, никогдане увидимся!

– Это с чего вы взяли?

– Скажите мне только одно.

– Ну что? Я, впрочем, желаю, чтоб вы убирались.

– Один ответ, но чтобы верный: одна ли мы пятерка на светеили правда, что есть несколько сотен пятерок? Я в высшем смысле спрашиваю, ПетрСтепанович.

– Вижу по вашему исступлению. А знаете ли, что вы опаснееЛямшина, Липутин?

– Знаю, знаю, но – ответ, ваш ответ!

– Глупый вы человек! Ведь уж теперь-то, кажется, вам всё быравно – одна пятерка или тысяча.

– Значит, одна! Так я и знал! – вскричал Липутин. – Я всёвремя знал, что одна, до самых этих пор…

И, не дождавшись другого ответа, он повернул и быстро исчезв темноте.

Петр Степанович немного задумался.

– Нет, никто не донесет, – проговорил он решительно, – но –кучка должна остаться кучкой и слушаться, или я их… Экая дрянь народ, однако!

II

Он сначала зашел к себе и аккуратно, не торопясь, уложилсвой чемодан. Утром в шесть часов отправлялся экстренный поезд. Этот раннийэкстренный поезд приходился лишь раз в неделю и установлен был очень недавно,пока лишь в виде пробы. Петр Степанович хотя и предупредил наших, что на времяудаляется будто бы в уезд, но, как оказалось впоследствии, намерения его былисовсем другие. Кончив с чемоданом, он рассчитался с хозяйкой, предуведомленноюим заранее, и переехал на извозчике к Эркелю, жившему близко от вокзала. Азатем уже, примерно в исходе первого часа ночи, направился к Кириллову, ккоторому проникнул опять через потаенный Федькин ход.

Настроение духа Петра Степановича было ужасное. Кроме другихчрезвычайно важных для него неудовольствий (он всё еще ничего не мог узнать оСтаврогине), он, как кажется – ибо не могу утверждать наверно, – получил втечение дня откуда-то (вероятнее всего из Петербурга) одно секретноеуведомление о некоторой опасности, в скором времени его ожидающей. Конечно, обэтом времени у нас в городе ходит теперь очень много легенд; но если и известночто-нибудь наверное, то разве тем, кому о том знать надлежит. Я же лишь полагаюв собственном моем мнении, что у Петра Степановича могли быть где-нибудь дела икроме нашего города, так что он действительно мог получать уведомления. Я дажеубежден, вопреки циническому и отчаянному сомнению Липутина, что пятерок у негомогло быть действительно две-три и кроме нашей, например в столицах; а если непятерки, то связи и сношения – и, может быть, даже очень курьезные. Не болеекак три дня спустя по его отъезде у нас в городе получено было из столицыприказание немедленно заарестовать его – за какие собственно дела, наши илидругие, – не знаю. Этот приказ подоспел тогда как раз, чтоб усилить топотрясающее впечатление страха, почти мистического, вдруг овладевшего нашимначальством и упорно дотоле легкомысленным обществом, по обнаружениитаинственного и многознаменательного убийства студента Шатова, – убийства,восполнившего меру наших нелепостей, – и чрезвычайно загадочных сопровождавшихэтот случай обстоятельств. Но приказ опоздал: Петр Степанович находился ужетогда в Петербурге, под чужим именем, где, пронюхав, в чем дело, мигомпроскользнул за границу… Впрочем, я ужасно ушел вперед.